Николай танцует на площади, а птица в небе,чарторыжская липа цветет, майор Ариэль!Что произойдет, то вновь повторитсяраз в миллион лет карамелькой под языком.Николай, он из плаща и носа, из башмака и каштана,он Себастьян из молочной буквы, из дыма под языком,оскал его волчий, и плачет глаз-горемыка,зыблема жизнь – полиэтиленом на рогах у лося.Твердая твердость есть в Риме, легкая тяжесть,зрячая зрячесть есть в нем и вещная вещность,кровная кровь и солнечность кровли есть в Риме,и птица спешит по гнездо в небесах тороватых.Вдохнет он себя, а выдохнет сереброДона-реки, ни с кем ни знаком, ни рыба, и ни Тарас,качает себя на кроватке – ребро напоказ,ах, гули-гули! ах, Коленька, ах баю !Идет и уходит, как снег под лучом в овраг,плавит себя до черепа и ноги,уже на свободе и призрачен, словно враг,когда жизнь на луну уносят, блеснув, штыки.От письма-человека остается сфера, стекло,как от птицы яйцо, от туши сгнившей – жакан,от всего остается сфера в сфере другой,объятая третьей, и в ней стоит ураган.Катайся, круглись, стукайся, закругляй,пока живешь и бормочешь вещи или слова,себя узнавая как край, выступивший за крайсебя самого как карта, как синева.
СЕРЕДИНА
Птица летит птице навстречу,к себе приближаясь, к себе приближаясь, к крику.Не видно зеркала, и к зайцу бежит заяц.А белые ноги и белая грудьдрожат от натянутых изнутри пружин.И рыба плывет к рыбе.Чжун юн, говорит Кун-цзы, держись середины.Но зеркала нет.Встречаясь, они исчезают,чтоб появиться в ангелеили в кабане, или бумажном кораблике,в чашке кофе, в ампутированной ноге,в ночной фиалке, реже в человеке.Рыба это не рыба, это почти рыба.Буква это почти буква, а тело почти тело.Шрам это почти шрам.Мы с тобой нащупывает друг другакак медузу в вазелине желеобразными пальцами.Мыслит ангел вещами,а вода рыбой,и то, что не изменится в мертвомили в дереве,и есть середина.
СТЕКЛЯННЫЕ ДИРИЖАБЛИ
Воздух, как лев, лежит и лижет себя,вылизывает золотой завиток,что август-иероним переписал, сопяв сухую книгу реки, в световой глоток.Лев уходит на водопой, к музыке береговой,буква скользит над водой,а ты исчез, словно лишний вес,отраженный косой косой.Соберешь себя разве, тварь, из хлопка на том берегу,из мелка в деревянной школе, чей мучим след?из белой юбки, задранной на бегу,с которой, крестясь, пошел по бассейну свет?Мальчик на самокате, чайка, кускильва – то сгустятся, то снова жужжат осой,липа цветет не с той световой руки,не обнаружить себя не обнаруженным собою собой.Стеклянные дирижабли парят над Москвой —разжиревшим городом лишних букв,неразличимы в небе, как ангел в степи пустой,как шваркнуть в воду стеклянный бой —не перевернет его плуг.Стеклянные дирижабли, щурясь, шевелят волну,добавляют шелеста липам, хвалы холмам,запятую Иерониму и Иеронима – льву,из живых их никто не видал, даже Аллах.Их отсвет – в ветре, от них скулы воют в любвии голова прозрачна наутро в ответ,когда с переметной искрой в глухой кровиподнимает тебя на дюйм позвоночный свет.Я шел как пауза меж двух остальных —разбитой колбой и распавшимся колесом,и меня не было ни в ребре, ни в памяти их,стеклянные дирижабли рассматривали мой висок.
