Читать «Microsoft Word - ЛЕВ АННИНСКИЙ» онлайн - страница 80
Administrator
Можно заметить, что веселая издевка в этом воспоми-нании более объяснима
настроениями 1957 года, когда Ахматова пишет свой мемуарный этюд, чем чувствами
года 1917-го. Но в данном случае издевка как итог и лейтмотив даже показательней
накатывавших ужасов «того времени». И по стихам видно: 1917 год проигнорирован
начисто. Переломный для Ахматовой год — не 1917-й, а 1914-й. Начало Двадцатого
века.
Страница 96
Именно тут поворот. Интонация «веселой грешницы» уступает место одышке и
подавленному рыданию. Исчезает серебро...
Много лет спустя, ретроспективно, оглядываясь «из года сорокового», в «Поэме без
героя» Ахматова на мгновенье вернет эпитету общепринятую эмблематичность: «И
серебряный месяц ярко над серебряным веком стыл». Холодом веет от этого серебра.
«Серебристая ива» вернется в поздние стихи воспоминанием, уже нереальным, —
реальной окажется «серебряная седина». Но колотящий озноб с самого начала заложен
в этот колер. «Серебряный смех» проваливается в «серебряный плач». Серебро
вытесняется белизной, резкой и ясной: это цвет смерти. Белое и черное встык. «В
белом инее черные елки». И даже с обменом смыслами: черная голубка — белый крест.
Черное — знак прозренья. Черным подбито все, и только раз чернь дана как толпа — в
иерусалимских, евангельских декорациях. Та чернь, что творит историю за
царскосельскими окнами, Ахматову не интересует. В ее стихах «идет другая драма».
Эта драма не имеет ни ясного имени, ни внятных очертаний. Нужен удар, несчастье, катастрофа, обвал в смерть, чтобы имя открылось, и очертилась драма.
1914 год — вот черта.
«Думали: нищие мы, нету у нас ничего, а как стали одно за другим терять...» Россия
выявлена потерей; в воздухе бытия она очерчивается как небытие. В сущности, у
России и теперь нет очертаний — очерчена только боль о ней. Мучительно ожидание
неотвратимого вдовства. Мучительно видение: гибнет «сероглазый король».
«Сероглазый» — пленительный образ у ранней Ахматовой, может быть, потому так
сильно действующий в спектре ее стиха, что два непримиримо контрастных тона: белый и черный — на мгновенье соединяются, примиряются здесь. На мгновение —
перед гибелью.
Где, как погибнет герой — непонятно. То ли это сказка, подслушанная «у самого
моря», то ли проза мобилизационного предписания (плач деревенских солдаток эхом
отдается в душе «солдатки Гумилевой», замершей в ожидании похоронки) — но это
неотвратимо. Не от германской пули — так от чекистской, не в 1914-м — так в 1921-м,
— все равно неотвратимо. «Сколько гибелей шло к поэту, глупый мальчик, он выбрал
эту, — первых он не стерпел обид...» — Словно подслушала допрос: не «таганцевский
заговор» сгубил Гумилева, а то, как отвечал вызывающе; за это, наверное, и шлепнули.
«Опустел прародительский дом...» Ахматова откликается: «Позабудь о
родительском доме» (предчувствие из 1914-го года). «И разрушен родительский дом"
