Читать «Microsoft Word - ЛЕВ АННИНСКИЙ» онлайн - страница 15

рассветным кажешься ты днем, непостижимая, святая,- небес отмечена перстом". Даже

"сребротканый снежный плат", под которым почиет у Клюева "витязь", выткан Блоком.

Как вообще "серебристость", Клюеву решительно не свойственная. Его и в

Серебряный век следует записать только "по эпохе", но не по колориту, далекому от

излюбленных символистами снегов и туманов. У Клюева колорит ясный, пестрый.

Красное, синее, желтое - как на картинке.

Но любопытно: Клюев не говорит: красное, он говорит: "киноварь". Не говорит: синее, говорит: "финифть". Не желтое у него - "соловое". Кодировка крестьянина, а еще точнее -

Страница 17

крестьянского богомаза, старого книжника, читающего жизнь - как "хартию", магическую

"запись", вязь таинственных "письмен".

На этой палитре все сказочное ассоциируется не с серебром, а с золотом. С золотыми

застежками древнего фолианта, с пером "жаро-птицы", с сиянием ассистки на Образе.

Серебро остается - как деталь того же узорочья, но в нем нет ничего потустороннего, это -

быт: игла, самоварная "тулка", деньги. Если же серебро - знак потусторонний, то, как

правило, "отрицательный", зимний, недобрый, зябкий. Тут опять видишь, как заражается

Клюев этим тревожным чувством от Блока, хотя и берется Блока от интеллигентской

немощи излечить.

Клюев вообще слишком сложен, хитер и лукав, чтобы верить его простонародным

ухваткам.

К примеру, кто должен был бы быть его любимым поэтом? "Никитин, Суриков, Некрасов" - из письма Блоку? Нет. Любимый поэт Клюева - стилизатор-универсал Лев

Мей. Любимый поэт Клюева - Верхарн, причем, читаемый в подлиннике, то есть по-

французски.

Как? Мужик-правдолюб, в домотканой рубахе и смазных сапогах топающий по

петербугским редакциям, скорбно-сладким голосом корящий умников, что те забыли все

русское,- не чужд европейской образованности?

Литературу облетела когда-то зарисовка Георгия Иванова, который застукал Клюева в

гостинице за чтением немецкого томика Гейне. Никакой посконины на ведуне не было -

нормальная городская одежда. Отложив книгу, Клюев сказал смущенно:

- Маракую малость по-басурманскому...

И пошел переодеваться в посконину.

Если Иванов это и придумал, то очень близко к образу.

Конечно, Клюев притворялся - в салонах. Но не в стихе.

В стихе сказано: "Я учусь у рябки, а не в Дерптах". Но тот, кто ни у кого, кроме рябки, не учится, он и не кликает Дерпт в качестве противовеса. "Свить сенный воз мудрее, чем

создать "Войну и мир" иль Шиллера балладу". Что труднее, судить не будем, но Толстой и

Шиллер тут прочно усвоены. И "лагунная музыка Баха" звучит-таки над "зырянскими

овинами". И Верлен все-таки включен в клюевское мироздание, хотя "стерляжьи молоки

Верлена нежней". И Ахматова!

Ахматова - жасминный куст,

Обожженный асфальтом серым,

Вот с кем братается "певец Олонецкой избы". Так изба все-таки? Изба, изба!

Изба-богатырица,

Кокошник вырезной,

Оконце, как глазница,

Подведено сурьмой.

Уподобление лежит на игровой поверхности стиха и взято явно из фольклора. Но не

момент стилизации - самое интересное в этом избострое, а момент компенсации того