Читать «Карло Эмилио Гадда» онлайн - страница 45

Даже не зная, кто он такой, инженер глухой ненавистью возненавидел Джамбаттисту Педраццини, чьим именем называлась улица, на которой стоял его дом; где, однако, имелось множество граммофонов и мандолин, вопящих наперебой мужланов, распоясанных служанок и хозяек, мало осведомленных об истории философии, да автомобилей достигших состоятельности личностей, мясников и бакалейщиков, да стреляющих мотоциклетов, да кобелей, да сучек, да молочников.

Так, отчасти по здоровью, отчасти по философской мании он уступил свое предприятие тому, кто лучшего и не ждал, и удалился, как говорится, от дел в тридцать четыре года. На что жить у него имелось, хотя нужно было еще дать образование Джиджетто да вырвать его из тех еще когтей. Плюс изучение философии. В своих бедах он утешался, вспоминая хрупкую молодость Картезия и туберкулез, который вырвал сорокапятилетнего Спинозу из лап раввинской приязни и христианской благожелательности всех врачей всех христианских конфессий.

Однако ему не всегда казалось, что у него достанет веры и силы двигаться вперед по этой безлюдной дороге: «а если это придумка попов?» задавался вопросом о таинственном потустороннем мире Неназванный в темном замке; «а вдруг это придумка философов?», задавался вопросом об окружающем мире испуганный инженер Баронфо на третьем этаже в доме №28 по виа Джамбаттиста Педраццини, в то время как граммофон соседа своими «небесами в серой дымке» в несколько оборотов рушил весь замок благоглупостей, неторопливо накопленных под воздействием монойодида. А тем временем его предприятие было ликвидировано, и уже другие присосались к его титькам.

Тогда, смотрите-ка, он считал, что вина за все лежит на нем, а не на «Средиземноморской цивилизации»; это он – патологически безволен, это он – осел со всей своей жизнью, рассыпающейся, так сказать, как карточный домик, со своим бытием без руля и без ветрил. И подумывал о револьвере: где он, заряжен ли, нет ли, и ассоциативно о разрешении на ношение, о его возобновлении, о печатях, о полиции, о судье, о палочном ударе… и о том… парне. (Он больше не осмеливался произносить даже про себя «о том калабрезце» из страха, что Всевышний услышит и передаст его слова адресату). И, охваченный дрожью смирения, признавал, что был неправ, чудовищно неправ. Нельзя выражать презрение ни к кому, ибо сегодня он презрен, а завтра – вознесен выше нас.