Читать «Человек из музея человека» онлайн - страница 66

Осень, 1934 год. Борис был в горах, у океяна, с молодой женой. Письма того времени — хорошие, веселые, жизнь как будто начинает становиться оседлой — конец годам странствий...

Но в звенящей горной тишине, в мерном ямбическом шуме прибоя, среди розовых скал (как он вспоминал о них в «Диалоге» в холодную тюремную зиму!) вдруг приходило это ощущение не просто одиночества, но полной отъединенности от реального мира, — впрочем, кому оно незнакомо?

Именно об этом — второе стихотворение:

Прозрачно все — и солнечные дни, И запах моря, и печальный ветер. Душа моя, вот мы с тобой одни На этой догорающей планете.

Как просто все — по-новому любить И от всего уйти без сожаленья, Но ты еще не можешь позабыть Тяжелого земного сновиденья.

Душа моя, что делать мне с тобой?

Как жалкий раб, отпущенный на волю, Тоскуешь ты о каторге земной, О человеческой тоскуешь боли...

Есть радость в том, что все обречено, Неизмерима и недвижна вечность. Божественное счастье мне дано —

Пробыть — и возвратиться в бесконечность.

Тебе ж, душе, прикованной к земле И проклятой от века и до века, — Безумная, ужель тебе милей Ничтожное бессмертье человека?

Об этих стихах не надо судить слишком строго: в третьем стихотворении Борис Дикой сам сказал о своей поэтической работе:.

Так много слов. И все слова — не те.

Ты, как слепой, в безмерной темноте Напрасно шаришь мертвыми руками. Ты знаешь: свет. Ты чувствуешь его, Протягиваешь пальцы — ничего, Или холодный и бездушный камень.

Все пустота. Все темнота. Все лед. И жалок твой мучительный полет, Бессильный перейти черту неволи. Так никогда и не добьешься ты Предельной ясности, предельной простоты, Последней, самой светлой боли.

Разве мог он тогда знать, что его прощальное письмо будут тайком, еще в оккупации, заучивать наизусть дети во французских школах?

Разве он мог предвидеть, что его «Диалог в тюрьме» будут читать десятки тысяч людей, на всех языках?

«Диалог» написан в прозе. Но это — высокая поэзия. Здесь он достиг именно той «предельной ясности, предельной простоты», которая казалась ему недосягаемой в стихах.

16

Когда началась «странная война», Борису пришлось немедленно вернуться из Финляндии, так и не закончив начатой работы.

В Париже его уже ждала мобилизационная повестка.

Первые три месяца его часть стояла неподалеку от Парижа, и ему удавалось иногда вырваться на несколько часов домой. Но уже к декабрю 1939 года он был переведен в авиационную часть, о чем Ирэн написала матери Бориса в Тарту.

Вот это письмо, с сохранением орфографии:

«24-го декабря 1939

Поздравляю Вас с Новым Годом, дорогая Мария Васильевна, желаю Вам всего всего хорошего, и главным образом сосредоточиваю свои пожелания на первом из всех благ, на скорое возвращение мира, после победоносной войны. Боюсь, чтоб я несколько опоздала, письма теперь так долго ходят. Да и без того, следовало бы давно Вам писать. Около 2 неделей тому назад пришло Ваше письмо 22-го ноября.