Читать «Человек из музея человека» онлайн - страница 65

Моя Франция для меня — не страна, не нация.

Это — те идеалы, которые касаются всего человечества в целом. До них еще очень далеко, а сейчас, быть может, дальше, чем всегда, но если я все же вижу возможность их осуществления, если я ищу их в проявлениях французской мысли, то лишь потому, что мне посчастливилось встретить во Франции таких людей, которые примирили меня со всем остальным человечеством. И среди этих людей вы, дорогие мои родители, занимаете совершенно особое место.

Благодарю вас за это.

До глубины души ваш —

Борис».

В светлую и теплую осень 1972 года мы не раз виделись с Ирэн и у нее дома, и в городе. Стало яснее, почему Борис назвал их встречу «чудом», почему он говорил, что открыл в Ирэн «ее истинную сущность, о которой она, быть может, и сама не подозревает». При каждой встрече с ней, даже во время самого искреннего, самого непринужденного разговора, при всей ее светской любезности и приветливости, я чувствовала внутреннюю сдержанность, неприступность, почти суровость. Внешне она сохранила совсем молодую легкость, — я всегда видела ее в светлом сгровато-голубом, что очень шло к пушистым, совершенно белым волосам. Тонкий профиль, точные движения, несмотря на сильнейшую, с юности, близорукость... Впрочем, невидимая преграда между нами часто исчезала, и она вдруг говорила с улыбкой:

— А знаете, ведь он был лентяй, Борис: иногда перед самым экзаменом часами играет с котом — у 162

нас был персидский кот Фирдоуси, — завязывает ему бантики, расчесывает шерсть.

— И проваливается на экзамене?

— Нет, он всегда был одним из первых.

И, поднося к самым глазам прозрачную белую папку, Ирэн добавляет:

— Но он так мало успел.

В папке — составленная Ирэн библиография работ Вильде. Увы! Он действительно успел сделать немного. Но уже по названиям статей, по оригинальной тематике видно, что не зря его доклады слушали с таким вниманием ученые. В те годы, когда Борис стал одним из основных сотрудников Музея Человека, он начал интереснейшую работу по изучению группы угро-финских племен. Даже по краткому отчету о двух экспедициях (1937 и 1939 годов) и по немногим статьям, которые он успел опубликовать, специалисты высоко оценили его эрудицию и талант исследователя.

Успел так мало... А мог бы стать крупнейшим ученым — об этом потом говорилось не раз.

— Там еще стихи, — говорит Ирэн.

Эти стихотворения Бориса Дикого нигде не были напечатаны и случайно уцелели у одного из товарищей по «Кочевью» — В. В. Сосинского. Он и переписал их вместе с вариантами черновиков и отдал Ирэн уже после войны.

Три стихотворения. В первом — о смерти, о «спокойном лице мертвеца» — слишком много общего с тогдашним средним поэтическим творчеством многих ныне позабытых поэтов эмиграции.

Второе — искреннее и проще. В нем больше от того Бориса Вильде, в котором почти все ощущали какую-то отчужденность — и это при умении всех очаровывать, со всеми быть в хороших отношениях. «Мы всегда чувствовали, что он живет как-то отдельно от всего, от всех нас...» — говорил мне один из его Друзей.