Читать «Человек из музея человека» онлайн - страница 62

Книга княгини Турнь (Marie von Turn-und-Ta-xis), владелицы замка Дуино, дает чрезвычайно интересные для исследователя записи этих сеансов так называемого «автоматического письма»— вопросы Рильке и ответы «незнакомки». Эта связь с незнакомкой продолжается до самой смерти поэта и всегда его «чрезвычайно волнует и пронизывает». Известно, что вообще к спиритизму Рильке относился скептически и скорее отрицательно. И делал исключение только для своей незнакомки.

Как бы ни объяснить это явление — четвертым ли измерением или воплощением подсознательного «я» — оно несомненно чрезвычайно важно для правильного понимания творчества Рильке. «Незнакомка» немецкого поэта невольно напоминает о незнакомке Блока. И нет ли какой-нибудь таинственной и непостижимой связи между музами обоих поэтов?

Б. Д.

«Числа», 9, Париж, 1933 г.».

Следующая статья — некролог, уже длиннее, серьезнее. Она напечатана в журнале «Встречи». Январь. 1934 год. Лучшее в этом журнале — «Стол» Марины Цветаевой. Среди участников — Мережковский — статья «Антисемитизм и христианство», несколько рассказов: Ю. Фельзен, Гайто Газданов, друг Вильде — Довид Кнут (впоследствии — муж Ариадны Скрябиной и участник Сопротивления), и наконец Борис Дикой.

’’СТЕФАН ГЕОРГЕ’’

Умер замечательный человек и большой поэт. Стефана Георге мало знали заграницей, в самой Германии его читали немногие — он был и остался поэтом для избранных.

В немецкой литературе стихи Георге занимают особое место. Влюбленный в гармонию и в совершенство строгих законченных форм, поэт не сразу начал писать на своем родном языке. В конце прошлого века немецкая речь была обезображена поколениями натуралистов, знающих слово только как средство выражения мысли, отягчена неуклюжими и неестественными грамматическими формами, ведущими свое начало от средних веков, иссушена философами. Стефану Георге эта речь казалась недостаточно гибкой и недостаточно богатой тайным внутренним содержанием для того, чтобы слово могло преобразиться в глубокий символ, стать «языком богов».

В ранней юности, почти в детстве — Георге пытается создать свой собственный язык, заимствуя корни с латинского. Он пробует писать по-французски, и, только вернувшись на родину, после продолжительного путешествия по Европе, он начинает писать по-немецки. И случается чудо: творческий гений Георге создает язык, соответствующий его поэтическому дару. Может быть только Гельдерлин, светлый безумец Гельдерлин, которого тогда никто не читал и не знал, умел придавать сухому языку ученых и моралистов такую невесомую силу, такую не немецкую звучность и гармонию.

В первых книгах Георге («Гимн Странствиям», «Альгабал») явно чувствуется влияние французских символистов, с которыми (Маллармэ, Верлэн, деРенье) он был близок в Париже. Но символизм Георге этим не исчерпывается, точно так же, как не определяют его и все позднейшие многочисленные этикетки, которые пытались нацепить на него критики: «неоромантик», «неоклассик», «экспрессионист» и т. д. Георге слишком многообразен и своеобразен, чтобы его можно было втиснуть в рамки какого-либо литературного течения. Его глубочайшие и сокровенные истоки берут начало в эллинстве. Но северное небо наложило свой холодный блеск на совершенство форм, на законченную стройность образов, на металлический пафос (где-то здесь кроется аналогия: Георге — Брюсов). И только в некоторых своих книгах Георге не только блестит, но и горит, жжет, сжигает, как, например, в «Максимине», — книге стихов, посвященных безвременно умершему юноше, любимейшему и совершеннейшему из учеников Георге, «воплощению Божества на Земле».