Читать «Человек из музея человека» онлайн - страница 60

В Париже высокоинтеллектуальная среда, атмосфера постоянного научного поиска и зарубежная русская литературная жизнь. Все ново, все интересно и, конечно, очень непросто.

В те первые годы Борису, очевидно, пришлось решать две основные задачи.

Прежде всего надо было стать материально независимым: без этого он не хотел основывать собственную семью; судя по его письмам к матери, он старался как можно меньше пользоваться чьей бы то ни было материальной поддержкой.

Он долго совмещал занятия в университете со скучнейшей бухгалтерской службой в конторе, давал уроки, переводил с эстонского, — словом, не чурался никакой работы и делал все хорошо и легко.

Куда труднее ему было отказаться от мечты стать признанным поэтом.

Он всегда считал, что его призвание — литература; он был уверен в этом не только в Тарту — лучший поэт русской гимназии! — но и в Берлине, где печатал свою смешную повесть о кинодиве и храбром юноше, добывавшем для нее бриллианты. Тогда, из Берлина, он писал матери:

«Ты спрашиваешь — когда я стану знаменитым писателем? Не знаю, дорогая мамочка, скажу только одно, что или я буду писателем, или я вообще не буду, так как если не литература, то мне все равно чем другим заниматься — сапоги ли чистить, фабрикой управлять или ребят учить. А выйдет ли что-нибудь из меня, это, конечно, один Господь ведает, но попробовать надо, кое-какой талант есть у меня безусловно».

Сколько перебрано старых парижских журналов, сколько писем получено в поисках ответа на вопрос: почему и когда Борис перестал писать стихи?

Во всю журнальную страницу — большая фотография. Подпись: «Группа сотрудников журнала «Числа», 1934 год».

В три ряда знакомые и малознакомые лица: одних читала в юности — Мережковский, Гиппиус, с другими встретилась в поисках стихов Бориса Дикого, как называл себя в литературе Вильде, и хорошо знаю их почти всегда грустные, безнадежные стихи, где постоянно светят звезды и цветут розы — то в воспоминаниях о России, то в чужом небе и на чужой земле...

Отойдут в прошлое многие земные разногласия, уже нет большинства из тех, на чьи лица сейчас смотрю, чьи стихи читаю в старых журналах и тоненьких томиках. Много ли останется этих умелых, искусных, иногда — вдохновенных строк? Существует ли такой «счетчик», которым можно, прикладывая к стихотворению, определить: есть ли тут истинная поэзия? Тут не оберешься цитат — какой она должна быть? — от пушкинского «прости, Господи, глуповатой» до того разговора Марины Цветаевой с Андреем Белым в берлинском кафе, в двадцать втором году, который она потом пересказала в замечательных своих воспоминаниях, названных с предельной точностью: «Пленный дух».

Как всегда — безостановочно, безудержно говорил Белый о стихах:

«Человек должен быть на стихи обречен, как волк — на вой. Тогда — поэт»...

«...Скучно читать. Ведь веры нет в стихи. Стихи изолгались — или поэты... Когда стали их писать без нужды, стихи сказали — нет. Когда стали их писать — составлять, они уклонились...»