Читать «Человек из музея человека» онлайн - страница 101

Дочитываю тюремный дневник Бориса.

«...Окончился процесс анализа, разъятия на части, начинается обратное движение. Ощущенье обновления. Но все-таки — время от времени — припадки тщеславия. Думаешь, что избавился от них окончательно, и вдруг — на тебе!! Но вместе с тем, в какой-то мере это — признак жизненной силы...»

Дневник — в этой его части — кончается фразой:

«...Параллелизм двух переживаний — мистического и сексуального: в одном — высшая ступень духа, в другом — плоти...»

Может быть, в эти летние месяцы 1941 года узники Фрэн переживали какое-то затишье: у немцев было много других дел: нападение на Россию, аресты, стычки с Виши...

Голодное головокружение — и «ясность мыслей», чтение трудных философских книг — и сны о детстве, о прогулках по Тоомпеа...

Чувство «очищения», может быть, даже — смирения, но — тут же строгий выговор за «тщеславие»...

А внизу, в галерее — соломенная шляпка Ирэн, овал ее лица. И — от радости, от боли сжимается сердце...

Писать про Ирэн очень трудно: сложнейший, чем-то странный, но обаятельный облик.

Ее кузина М. А. Бородина вспоминает: «Мне было 10 лет, когда Мирра Ивановна приехала в Ленинград с Ирэн. Она поразила меня своей прозрачной, «неземной» красотой: высокая, тоненькая, очень элегантная... Белые волосы, совсем светло-голубые глаза... Что-то в ней было фарфоровое, неживое, без красок. Но вдруг — прелестная улыбка, легкость и грациозность движений...»

Прошло лето, осень, ноябрь, когда был окончен «Диалог». Заканчивается и следствие, близится суд — первый большой «показательный» процесс, всколыхнувший всю Францию.

В конце года Борис пишет два больших письма к Ирэн.

Первое письмо датировано девятым декабря 1941 года, но должно, как водится, пройти строгую цензуру — поэтому оно и начинается с поздравлений к Новому году.

Как это ни трудно, постараюсь перевести эти письма как можно точнее.

«Ирэн, милая.

Наверное, вы получите это письмо к Рождеству и к Новому году. Как хотелось бы провести этот вечер с вами, дома, пожелать вам счастья в Новом году. К сожалению, тут увольнительных не дают. Но мысленно я буду с вами! Ну, что ж, моя дорогая, моя любимая, с Новым годом! И с Новым годом всю нашу семью, всех моих дорогих, очень, очень дорогих. Знаю, что вы будете думать обо мне.

Но не жалейте меня, не горюйте обо мне. Иногда мне просто стыдно признаться, как мало меня угнетает тюрьма. Многие люди жестоко страдают от одиночества, от тишины и особенно от вынужденного безделья, которое рождает скуку самое худшее из зол для человека. Но меня это не коснулось. Ни одиночество, ни тишина меня никогда не страшили, а уж безделье мне никак не угрожает: никогда моя внутренняя жизнь не была столь напряженной, интенсивной. Внешняя деятельность ничего общего с деятельностью истинной не имеет. Созерцать, размышлять, познавать — вот настоящая деятельность. А здесь ничто не отвлекает мои мысли, напротив: в свете тюрьмы я многое вижу отчетливее, яснее. Это почти «суб специе этернита-тис».

Слов нет, иногда меня берет тоска по воле. Ведь я любил и до сих пор люблю широкие просторы, ветер, море, неповторимую прелесть Парижа, шум кафе, хорошие обеды и тонкие вина, тряску метро и Люксембургский сад, таинственное племя кошек и даже — людей! Словом — жизнь, прекрасную, земную жизнь. Но признаться ли, что, вместе с острой тоской по этой жизни, я испытываю тайную радость, чувствуя, что полностью сохранил всю жажду жизни, что во мне не убывает жизненная сила, другими словами, что тюрьма меня не пришибла, не отняла у меня ничего.