| It made detailed provision (perfectly practicable, and couched in language comprehensible to every Red Army man) for the operations of all units on the Southern Front, starting from the district of Orel and Kromi, from where Denikin's battered guards, headed by General Kutepov (he who had once vowed to be the first to break into Moscow), were retreating beneath the assaults of a special group commanded by Sergo Orjonikidze. Provision was also made for operations in the Voronezh and Kastornaya district, where Budyonny's corps had been set the task of bisecting the White front at the juncture of the Don and Volunteer armies, and occupying Rostov-on-Don, the way to which lay through the breach formed across the proletarian Donbas, with its mining population. | В нем предусматривались в подробностях -понятные каждому красноармейцу и на деле осуществимые - операции всех частей Южного фронта, начиная от района Орла и Кром, откуда, под ударами особой группы, руководимой Серго Орджоникидзе, отступала растрепанная деникинская гвардия с генералом Кутеповым, поклявшимся первым ворваться в Москву, - от операций в районе Воронежа и Касторной, где корпусу Буденного была поставлена задача -рассечь белый фронт на стыке донской и Добровольческой армий, кончая занятием Ростова-на-Дону, путь на который лежал в образовавшийся прорыв через пролетарский шахтерский Донбасс. |
| The Bolsheviks, who had seemed to be at their last gasp, had achieved the impossible, and brought off, despite typhus epidemics, famine and economic collapse, a triumphant counteroffensive, thereby frustrating world plans for the strangulation of Red Russia, that boundless country still such an enigma to the outside world, and astonishing everyone. For everyone was taken by surprise-from travellers sitting on their suitcases in dingy hotel rooms, secure in the conviction that the French would be in Moscow by the New Year, bringing with them champagne, oysters, and perhaps even Parma violets, to the gentlemen inured to cooling their heels for hours on end in the anteroom of the Ruler of Europe, but who now marched, their heads held high and Constitutional Russia almost in their pockets, straight into Clemenceau's office, where the flames crackled in the fireplace, and the little, round-shouldered dictator, his beetling, grizzled brows bent over a plan for tomblike tranquillity on a world scale, rose and yielded his gnarled fingers to the ecstatic pressure of the Russian. But no one was more astonished than Anton Ivanovich Denikin, who had long stopped playing vint on Fridays, and who, though a frail mortal like everyone else, had begun to believe he had a divine mission. | Неожиданно для всех, - кто в проплеванных гостиницах сидел уже налегке, с уложенными чемоданами, уверенный, что к Новому году в Москву французы привезут шампанское, устрицы и даже пармские фиалки, и для тех, кто в Париже, бывало, часами дожидался в приемной у властителя Европы, а теперь с поднятым челом и почти, вот-вот уже, с конституционной Россией за плечами, не задерживаясь, входил в кабинет Жоржа Клемансо, где трещал камин и маленький, сгорбленный, с седыми бровями, нависшими над проектом мировой могильной тишины, сидел диктатор, и француз вставал, а русский в восторге сжимал его узловатые пальцы; наконец, неожиданно для самого Антона Ивановича Деникина, который давно уже бросил играть по пятницам в винт и, будучи слабым, как все люди, начал верить в свое избрание свыше, -большевики, дышавшие на ладан, что-то такое сделали непонятное: в разгар сыпного тифа, острейшего голода и окончательной хозяйственной разрухи организовали мощное контрнаступление, - и пошла трещать вся мировая политика удушения и расчленения красной России, этой необъятной страны, представлявшейся - по правде говоря - загадкой для западноевропейских умов. |
| The idea of universal happiness and a just social order, which people thought had been buried for ever beneath the corpses piled mountain-high in the world war, had dropped, like seed from a tree in the garden of Eden, into poverty-stricken, devastated Russia, where illiterate peasants were still telling one another fairy tales about Ivan the Fool, witches and flying carpets, and where old blind men and women sang their slow, long-drawn epics about the battles, feasts and weddings of the bogatyrs. | Идеи всеобщего счастья и справедливого общественного порядка, - казалось бы, навсегда погребенные под грудами тел мировой войны, -перекинулись, как будто вихрем взнесенные семена райского дерева, в нищую, разоренную Россию, где неграмотные мужики все еще рассказывали друг другу сказки про Ивана-дурака, бабу-ягу и ковры-самолеты, и слепые старики и старухи пели тягуче-эпические поэмы о битвах, пирах и свадьбах богатырей. |
