Читать «Феликс Гольт» онлайн - страница 10
Джордж Элиот
Но с фактами, какие бы они ни были, надо мириться, и к тому же не самое ли важное, что сын ее вернулся? Вся гордость, вся любовь, все надежды, доступные ей, теперь, на пятьдесят шестом году, должны были сосредоточиться на одном предмете – на ее сыне. Еще раз она взглянула на портрет. Юные, карие глаза, казалось, улыбались ей, но она отвернулась от них с нетерпением и воскликнула: – Конечно, он изменился! С этими словами она как бы неохотно встала и гораздо медленнее прежнего пошла к наружной двери.
Шум колес подъезжающего экипажа уже громко раздавался подле самого дома. Минутное удивление мистрисс Трансом, при одном виде почтовой брички без слуги и больших чемоданов, сменилось тотчас смутным сознанием, что какое-то загорелое лицо смотрело на нее из окошка экипажа. Она другого ничего не видела, она даже не заметила, как вокруг нее собралась ее немногочисленная прислуга, и как старый дворецкий Такс подошел к экипажу, чтоб открыть дверцы. Она слышала, что кто-то ее назвал: "матушка!", чувствовала, что кто-то ее поцеловал в обе щеки, но сильнее всех этих ощущений было сознание, к которому не могли ее подготовить никакие мысли, сознание, что этот сын, который теперь к ней возвратился, был ей совершенно чужим. За три минуты перед тем она мечтала, что, не смотря на все перемены, произведенные пятнадцатилетней разлукой, она также пламенно прижмет сына к своей груди, как прижимала его на прощанье. Но в ту минуту, когда глаза их встретились, сознание, что он ей чужой, поразило ее как громом. Но трудно было заметить ее сильное волнение, и потому сын провел ее через сени в гостиную и затворил за собой двери. Тогда он обернулся и сказал с улыбкой: – Вы бы меня не узнали, матушка?
Это, может быть, была правда. Если б она встретила его в толпе, то, пожалуй бы, и не узнала, но все же остановилась бы пораженная изумлением, ибо хотя он более не походил на нее, но с годами в нем родилось другое сходство, которое не могло ее не поразить. Прежде чем она отвечала, его глаза окинули всю комнату проницательным беспокойным взглядом, составлявшим резкий контраст с мягким, томным взглядом портрета.
– Все изменилось, Гарольд. Я старуха, ты видишь!
– Но гораздо приятнее и статнее многих молодых, – отвечал Гарольд, хотя он внутренне сознавал, что годы сделали лицо его матери очень резким и полным забот, – все женщины в Смирне под старость делаются словно мешки. Вы совсем не опустились и не обрюзгли. Я право не знаю, почему это я так пожирел? (тут Гарольд протянул матери свою пухлую руку). Я ведь помню, отец был худ, как селедка. А что он, как его здоровье, где он?
Мистрисс Трансом молча показала на дверь полуприкрытую портьерой и оставила сына идти одного в библиотеку. Она не была слезливого десятка, но теперь под влиянием сильных чувств, которым не было другого исхода, слезы градом потекли по ее щекам. Она, конечно, озаботилась, чтоб эти слезы были безмолвные и, прежде чем Гарольд возвратился в комнату, она их осушила. Мистрисс Трансом не имела женской привычки искать власти посредством пафоса; она привыкла повелевать в силу всеми признанного превосходства. Мысль, что ей надо было познакомиться с сыном, и что близкое знание девятнадцатилетнего юноши, мало поможет ей к уразумению тридцатичетырехлетнего мужчины, легла свинцом на ее душу; но в этом новом их знакомстве всего важнее для нее было, чтобы сын, видевший столько чужого на свете, почувствовал, что он воротился домой к своей матери, с которой необходимо обо всем советоваться, и которая могла пополнить ему недостаток местных сведений. Ее роль в жизни была роль умного грешника, и она вполне усвоила себе мнения и привычки этой роли; жизнь потеряла бы для нее всякое значение, если б ее теперь устранили от всякого дела, как слабую, беспомощную старуху. И кроме того еще были тайны, которые ее сын не должен был никогда узнать. Поэтому, когда Гарольд снова возвратился в комнату, следы слез уже исчезли и заметил бы их только самый пытливый наблюдатель. Он не посмотрел пристально на свою мать, глаза его промелькнули мимо и остановились на
