Читать «Феликс Гольт» онлайн
Джордж Элиот
ФЕЛИКС ГОЛЬТ
РОМАН ДЖОРДЖ ЭЛИОТ, АВТОРА ""
ВВЕДЕНИЕ.
Лет тридцать пять тому назад, старые почтовые дороги были еще в полной славе: гостиницы блистали рядами тщательно вычищенных пивных кружек, хорошенькими прислужницами за выручкой и весельчаками трактирщиками; почтовые кареты возвещали о своем появлении веселыми звуками трубы; поселянин, подстригавший изгородь или метавший стог невдалеке от дороги, мог безошибочно определять время по неизменному, но во всех других отношениях метеорическому появлению светло-зеленого или желтого дилижанса; почтенный старый джентльмен, тащившийся в колясочке на паре маленьких лошадок, не без некоторого нервного беспокойства спешил уступить дорогу катившей ему навстречу громаде, замечая, как изменились времена с тех пор, как на этой самой дороге можно было встретить вьючных лошадей с колокольчиками.
В то время существовали гнилые местечки с представителями и рядом с ними Бирмингамы, лишенные представительства в парламенте и вынужденные делать энергические демонстрации вне его; в то время отправка письма стоила три шиллинга шесть пенсов,– то было время процветания хлебных законов и могучего плодовитого пауперизма и многих других уже минувших зол; но за то минуло невозвратно и многое такое, что можно помянуть добром. Не всем ваше время взяло, о юноши! и у старика есть свои приятные воспоминания и не последнее место занимает в них воспоминание о длинном путешествии в прекрасный летний или осенний день на открытом месте почтовой кареты. Быть может, наше потомство будут выстреливать, как пули, из Винчестера в Ньюкастл через трубы посредством атмосферического давления – это очень приятная надежда в будущем; но в прошлом, как воспоминание, старинный способ передвижения из края в край страны имеет свои достоинства. Путешествие в трубе не даст материала ни карандашу, ни перу, оно также мало говорит сердцу и уму, как пустое восклицание:
Представим себе, что его путь пролегает через срединную равнину, омываемую на одном краю Авеном, на другом Трентом. Первые лучи зари осветили перед его глазами зеленеющие луга с длинными рядами раскидистых ив, означающих направление бесчисленных ручейков; они озолотили скирды хлеба, собранные по близости какой-нибудь фермы старого покроя с остроконечной крышей, а на встречу идет стадо, которое загоняют домой для утреннего удоя. За стадом идет пастух главный работник на ферме, а за ним его овчарка, и с беспечным, нисколько не официальным, видом, словно частное лицо, какой-нибудь педель в партикулярном платье. Пастух идет медленно, переваливаясь с ноги на ногу, приноравливаясь к шагу скотины, мирно пощипывающей дорогой траву. Он нехотя сворачивает в сторону, бросая своему стаду какой-то односторонний намек; его взор, привыкший скользить по земле, по-видимому, с трудом переносится на кучера. Дилижанс в его понятиях относится к таинственному отдаленному порядку вещей, известному под общим именем "правительства" – и, какое бы оно там ни было это правительство, ему до него было также мало дела, как до самого отдаленного туманного пятна или звезды-мухи в южном полушарии; его солнечная система ограничивалась приходом. Нрав хозяина да случайности составляли все его жизненные невзгоды. Он справлялся с своим хлебом и ветчиной при помощи карманного ножа и не горевал ни о чем, кроме разве о горемычной доле иных из своей братии нищих работников,– о дурной погоде, да о падеже на скот. Но вот и он и его скот остались позади, миновала и ферма с ее прудом, окруженным кустами бузины, ее некрасивым огородом, ее беседкой, осененной коническим тисом. Уже повсюду тянутся изгороди, отнимающие пространство у полей и лугов; они придают столько прелести, осеняя их сережчатым орешником и ежевикой, далеко простирающей свои цепкие плети. Быть может, они белеют маем или испещрены розовыми цветами шиповника; быть может, ребятишки собирают там, за ними, орехи или дикие яблоки. Стоило право прокатиться хоть для того только, чтоб полюбоваться этими изгородями, убежищами неподражаемой красоты,– тут и паслен со своими фиолетовыми цветами и красными ягодами, и вьющаяся повилика, сплетающая целые стебли светло-зеленых сердечек и белых трубочек, и жимолость, наполняющие воздух своим тонким ароматом. Даже зимой изгороди щеголяют по-своему в коралловом наряде из ярко-красных ягод шиповника и боярышника и запоздавшей пестрой листвы, осыпанной алмазным огнем. Порою кусты почти также высоки как маленькие хижины рабочих, то стоящие одиноко на конце аллеи, то столпившиеся в кучку, и своими тусклыми окнами, словно помутившимися глазами, свидетельствующие о мраке царящем внутри. Путешественник, сидевший на козлах, видел только крыши домов этих местечек, да и те, по всей вероятности, лежали задами к дороге, как бы не желая ничего знать, кроме своего клочка земли и неба, избегая всякого сношения с внешним миром, кроме разве какого-нибудь случайно зашедшего бродяги. Впрочем, и лицевая их сторона, вероятно, не отличалась опрятностью, но эта грязь была протестантская грязь – и плечистые, нахальные, отзывающиеся водкой бродяги были протестантские бродяги.
