Баньши поют. Идёт четвёртый час,как новый день ползёт по буеракам,но ночь стоит стеной, чернее фрака,надетого на плечи палача.Баньши визжат. Их не зовут домой,им не звонят на старенький мобильникс вопросом «где ты?», ангелов-посыльныхне шлют вдогон дорожкою кривой.Баньши орут. От мата смех берёт —ну до чего нелепые балбески!Мой вечный пафос выльется бурлеском —да и пора ему дать окорот.Баньши хохочут — пьяно, дерзко, жалко.Им вторит перегудом автохлам,который портит воздух по утрам,вползая в жизнь ни шатко и ни валко.Баньши молчат. Потерянные сёстры,что вам сказать, когда и слова нет?Вот выпью кофе и включу вам свет —смотреть, как тает в небе город-остров.
Три раза в неделю, два раза в году и однажды
Он пишет с ошибками, но я люблю его,хоть правлю ошибки в начертанной вкось записке.Я сплю с ним в кровати, как спят только с очень близким:без масок, без поз, без пижамы — ну, без всего.Ладонь его больше моей, и когда поройему позволяю вести, согревая пальцы,мне кажется, что мой настывший за годы панцирьвот-вот раскрошится, и после — не надышаться,и это пугает — привычнее быть скалой.Три раза в неделю, забыв разобщённость дня,мы ходим за хлебом, вином и кошачьим кормом —«…что, всё смолотил? ну не кот, а реально прорва!».Мы много смеёмся, он любит смешить меня.Но… «Но» — неизбежно, когда же без ложки дегтя?Два раза в году я вхожу в потайной чулан,и пляшет метла, и, грядущей свободой пьян,мой кот антрацитовый точит о комель когти.…И я возвращаюсь, отдав серебристому ковылюгорчащую тайну. Пусть думает, я не знаю,что, слыша сигнал телефона, он замираети прячет глаза и немеет — он ждёт, что вот-вот из раяпридёт эсэмэска, короткая, как «люблю»…
