| It had been easy enough to say this, standing at the window of the railway carriage with the sparks flying past, but now he had to make a vast effort to detach himself from those half-frozen figures in the queues, from the howling, mortal despair of the December wind, from the sense of universal loss and impending ruin. | Тогда, у окна, среди искр летящего вагона, сказать это было легко, - сейчас нужно было огромное усилие, чтобы отделить себя от тех полузастывших фигур в очередях, от воющего смертной тоской декабрьского ветра, от всеобщей убыли, нависающей гибели. |
| Of one thing Ivan Ilyich was convinced: in his love for Dasha, in Dasha's charm, and in the joyful sensation within him when he had stood at the window of the train, and later, when he had felt himself loved by Dasha, was to be found the highest good. | Иван Ильич был уверен в одном: любовь его к Даше, Дашина прелесть и радостное ощущение самого себя, стоявшего тогда у вагонного окна и любимого Дашей, - в этом было добро. |
| The cosy old social edifice, a little cramped perhaps, but for all that so delightful, was trembling and cracking beneath the blows of war, its pillars shaking, its dome split right across, its ancient stones crumbling, and here were two beings amidst the rubble and thunder of the tottering temple-Ivan Ilyich and Dasha, who, in the crazy optimism of love, dared, despite all, to hope for happiness. | Уютный, старый, может быть, слишком тесный, но дивный храм жизни содрогнулся и затрещал от ударов войны, заколебались колонны, во всю ширину треснул купол, посыпались старые камни, и вот, среди летящего праха и грохота рушащегося храма, два человека, Иван Ильич и Даша, в радостном безумии любви, наперекор всему, пожелали быть счастливыми. |
| Was it right? | Верно ли это? |
| Peering through the sombre darkness of the night at the twinkling lights, and listening to the heart-rending despair underlying the whistling of the wind, Ivan Ilyich said to himself: | Вглядываясь в мрачную темноту ночи, в мерцающие огоньки, слушая, как надрывающей тоской посвистывает ветер, Иван Ильич думал: |
| "Why not admit that the desire for happiness is strongest of all? | "Зачем скрывать от себя, - выше всего желание счастья. |
| I want it despite everything. Very well! | Я хочу наперекор всему, - пусть. |
| Can I abolish queues, feed the hungry, stop the war? I can't! | Могу я уничтожить очереди, накормить голодных, остановить войну? - Нет. |
| And this being the case, does it mean that I, too, ought to disappear into the gloom, to renounce happiness? Surely not! | Но если не могу, то должен ли я также исчезнуть в этом мраке, отказаться от счастья? - Нет, не должен. |
| But can I, shall I, be happy?" | Но могу ли я, буду ли счастлив?.." |
| Ivan Ilyich had crossed the bridge and was striding along the embankment, quite oblivious now of the way he was going. | Иван Ильич перешел мост и, уже совсем не замечая дороги, шагал по набережной. |
| Tall electric lamps, swaying in the wind, shone brightly. | Здесь ярко горели высокие, качаемые ветром электрические фонари. |
| The powdery snow rustled dryly over the bare pavement. | По оголенным торцам летела с сухим шорохом снежная пыль. |
| The windows of the Winter Palace were dark and deserted. | Окна Зимнего дворца были темны и пустынны. |
| In front of a striped sentry box, half-buried in snowdrifts, stood a gigantic soldier in a sheepskin coat, his rifle clenched against his chest. | У полосатой будки в нанесенном сугробе стоял великан-часовой в тулупе и с винтовкой, прижатой к груди. |
