| The damned thing ought to have been scrapped long ago." | Эту бы чертовину выкинуть давно пора. |
| The young worker at the furnace, Ivan Rublev's son Vasili, laughed. | Молодой рабочий у горна, сын Ивана Рублева, Васька, засмеялся: |
| "A whole lot of things ought to be scrapped," he said. | - Много бы надо отсюда повыкидать. |
| "All the machinery has got rusty." | Заржавела машина. |
| "Easy there, Vasili," said Strukov cheerfully. | - Ну, ты, Василий, полегче, - сказал Струков весело. |
| "Easy there and easy here," said Vasili, shaking his curly head, and a confident, by no means good-humoured grin flitted across his lean face with the rather high cheekbones, small black moustache, and fierce, steady eyes. | - Вот то-то, что легче. - Васька тряхнул кудрявой головой, и худое, слегка скуластое лицо его, с черными усиками и злыми, пристальными глазами, осклабилось недобро и самоуверенно. |
| "The best workers in the shop," said Strukov quietly to Ivan Ilyich, as he turned away. "Goodbye. | - Лучшие рабочие в мастерской, - отходя, негромко сказал Струков Ивану Ильичу. -Прощайте. |
| I'm going to the | Сегодня еду в |
| 'Red Sleigh Bells' tonight-ever been there? | "Красные бубенцы". Никогда там не бывали? |
| Nice place, and they serve wine." | Замечательный кабачок, и вино дают. |
| Telegin began to study the Rublevs-father and son-with some curiosity. | Телегин с любопытством начал приглядываться к отцу и сыну Рублевым. |
| From the first, he had been struck by Strukov's manner of speaking to them-it almost amounted to a code, consisting of words, laughs and glances-and it seemed to him that all three of them had been trying to discover whether he was friend or foe. | Его поразил тогда в разговоре почти условный язык слов, усмешек и взглядов, каким обменялся с ними Струков, и то, как они втроем словно испытывали Телегина: наш он или враг? |
| The ease with which the Rublevs entered into conversation with him during the next few days showed him that they considered him a friend. | По особенной легкости, с какою в последующие дни Рублевы вступали с ним в беседу, он понял, что он - "наш". |
| The term no doubt applied not so much to the political views of Ivan Ilyich, which were vague and undetermined, as to that feeling of confidence which he inspired in everyone. Without his doing or saying anything in particular, it was perfectly obvious that here was an honest man, a kind man, decent all through, "one of us." | Это "наш" относилось, пожалуй, даже и не к политическим взглядам Ивана Ильича, которые были у него непродуманными и неопределенными, а скорее к тому ощущению доверия, какое испытывал всякий в его присутствии: он ничего особенного не говорил и не делал, но было ясно, что это честный человек, добрый человек, насквозь ясный, свой. |
| Whenever his work on the night shift brought him to the neighbourhood of the Rublevs, Ivan Ilyich would stand and listen to the father and son arguing with each other. | В ночные дежурства Иван Ильич часто, подходя к Рублевым, слушал, как отец и сын заводили споры. |
| Vasili Rublev was well-read, and all his talk was of the class struggle and the dictatorship of the proletariat, on which themes he expressed himself in glib, high-flown language. | Васька Рублев был начитан и только и мог говорить, что о классовой борьбе и о диктатуре пролетариата, причем выражался книжно и лихо. |
| Ivan Rublev was an Old Believer, a cunning old fellow, and not a bit pious. | Иван Рублев был старообрядец, хитрый, совсем не богобоязненный старичок. |
