| Telegin nudged his comrades, exclaiming: | Тогда Телегин растолкал товарищей и, говоря: |
| "Are you mad? He'll strangle him!" and seizing Zhukov by the shoulders, dragged him away from the Austrian. | "С ума сошли, он же его задушит!" - обхватил Жукова за плечи и оттащил от австрийца. |
| "You're a scoundrel!" he said in German to the commandant. | "Вы негодяй!" - крикнул он коменданту по-немецки. |
| Zhukov was breathing heavily. | Жуков тяжело дышал. |
| "Let go of me-I'll show him who's a swine!" he said quietly. | "Пусти, я ему покажу - свиньи", - проговорил он тихо. |
| But the commandant was already on his feet. He straightened his crumpled cap, cast a searching glance over the faces of Zhukov, Telegin, Melshin and two or three others who were standing by, as if to commit their features to memory, and walked out of the hut with loudly jingling spurs. | Но комендант уже поднялся, надвинул смятую кепи, быстро и пристально, точно запоминая, взглянул в лицо Жукову, Телегину, Мельшину и еще двум-трем стоявшим около них и, твердо звякая шпорами, пошел прочь из барака. |
| The door was immediately locked, and sentries posted outside. | Дверь сейчас же заперли, у входа поставили часовых. |
| That morning there was no visit of inspection, no sound of drums, no issue of acorn coffee. | В это утро не было ни переклички, ни барабана, ни желудевого кофе. |
| Towards noon some soldiers came into the hut with a stretcher and took away the body of Viskoboinikov. | Около полудня в барак вошли солдаты с носилками и вынесли тело Вискобойникова. |
| Then the door was locked again. | Дверь опять была заперта. |
| The prisoners walked about between the cots, many simply lay down. | Заключенные разбрелись по нарам, многие легли. |
| It became as still as death in the hut. Everybody realized the situation: mutiny, attack on an officer, court-martial. | В бараке стало совсем тихо, - дело было ясное: бунт, покушение и - военный суд. |
| Ivan Ilyich began the day as he always did, not deviating from a single one of the rules he had laid down for himself, and had now been obeying for over a year: at six o'clock he had pumped himself a pail of brown water, sluiced and rubbed himself, performed a hundred-and-one gymnastic exercises, taking care that his muscles cracked, dressed and shaved. Now, since there was no coffee that day, he sat down to his German grammar on an empty stomach. | Иван Ильич начал этот день, как обычно, не отступая ни от одного из им самим предписанных правил, которые строго соблюдал вот уже больше года: в шесть утра накачал в ведро коричневую воду, облился, растерся, проделал сто одно гимнастическое движение, следя за тем, чтобы хрустели мускулы, оделся, побрился и, так как кофе сегодня не было, натощак сел за немецкую грамматику. |
| The hardest and most destructive factor of life in captivity was the enforced continence. | Самым трудным и разрушающим в плену было физическое воздержание. |
| Many came to grief over this: a man would suddenly begin powdering his face, making up his eyes and brows, and whispering all day long with a friend of like tastes; another would shun his comrades, lie about all day long, with his tattered blanket pulled over his head, unwashed, untended; yet another would start using foul language, pester all and sundry with fantastic stories, and at last commit some obscenity which resulted in his being sent to the infirmary. | На этом многие пошатнулись: один вдруг начинал пудриться, подмазывать глаза и брови, шушукался целыми днями с таким же напудренным молодцом, другой - сторонился товарищей, валялся, завернувшись с головой в тряпье, немытый, неприбранный, иной принимался сквернословить, приставать ко всем с чудовищными рассказами и, наконец, выкидывал что-нибудь столь неприличное, что его увозили в лазарет. |
