| The moon hung, a dim globe, over the deserted peat bogs. | Тусклым шаром над торфяными пустынными болотами висела луна. |
| Mist curled over the abandoned trenches. | Курился туман по канавам брошенных траншей. |
| Everywhere were the stumps of trees, and here and there low pines loomed dimly. | Повсюду торчали пни, кое-где чернели низкорослые сосны. |
| It was damp and still. | Было влажно и тихо. |
| A line of hospital carts was moving over the narrow log path, in single file. | По узкой гати медленно, лошадь за лошадью, двигался санитарный обоз. |
| The line of the front lay only about three miles beyond the jagged outline of woods, from which not a sound came. | Полоса фронта была всего верстах в трех за зубчатым очертанием леса, откуда не доносилось ни звука. |
| In one of the carts Bessonov lay supine, covering himself with a reeking horse cloth. | В одной из телег в сене навзничь лежал Бессонов, прикрывшись попоной, пахнущей лошадиным потом. |
| Every evening at sunset he had an attack of fever, his teeth chattering with cold, his body seeming to shrivel up, while clear, light, many-coloured thoughts whirled through his brain with a kind of cold effervescence. | Каждую ночь с закатом солнца у него начиналась лихорадка, постукивали зубы от озноба, все тело точно высыхало, и в мозгу с холодным кипением проходили ясные, легкие, пестрые мысли. |
| He felt a delicious sensation of having no bodily weight. | Это было дивное ощущение потери телесной тяжести. |
| Drawing the horse cloth up to his chin, Alexei Alexeyevich stared into the misty, feverish sky. There it was-the journey's end: mist, moonlight, and the cart rocking like a cradle. The cycle of a century was once more completed, and the creaking of the Scythian chariot wheels could be heard again. | Натянув попону до подбородка, Алексей Алексеевич глядел в мглистое, лихорадочное небо, - вот он - конец земного пути: мгла, лунный свет и, точно колыбель, качающаяся телега; так, обогнув круг столетий, снова скрипят скифские колеса. |
| All that had gone before had been mere dreams: the lights of Petersburg, the austere splendour of its buildings, the music in its warm, radiant halls, the thrill of the slowly rising curtain in the theatres, the lure of snowy nights, of a woman's arms flung back over the pillow, of the wild, dark pupils of her eyes.... The excitement of fame... the intoxication of fame.... The half-light in the study, the joyful beating of the heart, and the intoxication of words coming to birth.... The girl with the white daisies, rushing from the lighted hallway into his darkroom, into his life.... All, all were dreams.... The cart rocks.... Alongside trudges a peasant, his cap pulled over his eyes. He has been trudging alongside the cart for two thousand years.... There it is, stretched out in the mist and the moonlight, the endless stretch of time.... Shades advance from the darkness of ages, and for sound there is the creaking of the carts, their wheels leaving dark furrows all over the world. | А все, что было, - сны: огни Петербурга, строгое великолепие зданий, музыка в сияющих теплых залах, обольщение взвивающегося театрального занавеса, обольщение снежных ночей, женских рук, раскинутых на подушках, - темных, безумных зрачков... Волнения славы... Упоение славы... Полусвет рабочей комнаты, восторгом бьющееся сердце и упоение рождающихся слов... Девушка с белыми ромашками, стремительно вошедшая из света прихожей в его темную комнату, в его жизнь... Все это сны... Качается телега... Сбоку идет мужик в картузе, надвинутом на глаза: две тысячи лет он шагает сбоку телеги... Вот оно, раскрытое в лунной мгле, бесконечное пространство времени... Из темноты веков надвигаются тени, слышно, - скрипят телеги, черными колеями бороздят мир. |
| And beyond the mists is nothing but broken stovepipes, smoke rising into the sky from charred embers, and the creaking and thunder of carts. | А там, в тусклом тумане, - торчащие печные трубы, среди пожарищ дымы до самого неба и скрип и грохот колес. |
