Читать «Поэтическая мудрость С.А.Есенина by Симуш П.И» онлайн - страница 78

ет синонимы «Воля» и «Вольность». Но свобода требует, чтобы был наведен порядок и люди не разграбили страну, обвеянную духом Новгородской вольницы. И все же разграбление России произошло в 90-е гг. ХХ в.

Разве об этом мечтали россияне в начале ХХ в.? Ответ ясен. В 1918 г. пресса напомнила о том, что Есенин создал «Марфу Посадницу», яркая живая мистика которой обвеяна духом новгородской вольницы. Говорилось и о том, что Марфа — это начало протестующее, свободное, воплотившееся в образе величавой жены, это — завет векам бороться с неволею. В сегодняшнем звучании — это значит бороться с теми, для кого цель — подчинить Россию внешнему диктату.

3. Трагизм вольности

В есенинской поэме «Пугачев», хотя и ненадолго, возобладало дикое, бунтарское начало, бунт и Скифия одержали верх над многовековым русским смирением. «Знак коня» вытесняет «знак коровы». Пугачевщина понимается Есениным как трагедия. Героичен и человечен образ самого Пугачева, но его позвала для руководства «стоном придавленная чернь». Призванный просит степную мглу помочь «грозно свершить замысел». И слыша стон Руси «от цепких лапищ» и от голода, Пугачев зовет соотечественников: «Вытащить из / Сапогов ножи / И всадить их в барские лопатки...» Два крайних чувства — любовь к простым людям и ненависть к крепостникам — движет поступками есенинского Пугачева. Восставшие терпят поражение, чтобы навсегда остаться в памяти народной. Историческая память хранит ценность семейного очага.

Дом — это нечто неподвижное. Но Есенину представляется его «движение» во время смуты, когда происходит смущенье духа, а в сердца людей приходит тревога. Поэт философски осмысливает пугачевскую смуту, ее психологию, создает поэму «Пугачев». Удивляет и подталкивает к размышлению ее образ дома. Этот главный образ рождает и основную идею — подвижность, динамичность недвижимости. Мятеж разгорается медленно. Русский мужик и казак живут замкнутыми заботами о

капусте и овсе; они социально инфантильны и не имеют навыков ведения суровой войны. Мудрому сторожу дано заметить «знак устремления духа» народного — избу, избу-деревню, вросшую корнями в землю. Перед взором Пугачева усиливается накал гнева; изба трогается, превращается в кибитку, запряженную тройкой вороных. Избы срываются с насиженных мест и, сбросив колеса, превращаются в «дикий табун деревянных кобыл».

Эта картина потрясает: дымовые трубы, вцепившиеся, словно домовые, в соломенные гривы обезумевших деревянных кобыл, — производит зловещее впечатление и сама по себе, но особенно по контрасту с той идиллической картинкой русского «кочевья», которая так недавно мерещилась «бедным мятежникам»: ладные кибитки и кони лебединой породы. И вот конец драмы. Изба снова прирастает к земле и перестает быть только избой. Она становится домом — символом прочности и вечности жизни. Как за последнюю надежду, цепляется Бурнов за «свой дом»; вторит ему Творогов, разжигая в сообщнике «чувство жизни». Кримин хочет забыть об ужасах разбоя и, как прежде, в родном хуторе, «слушать шум тополей и кленов». В последнем монологе Пугачева всплывает картина ночного Дона и «низенького дома»... И все дальше бежит колокольчик, пока за горой не расколется.