Читать «Падение Ханабада. Гу-га. Литературные сюжеты.» онлайн - страница 23

А главное — лица людей. Прежде всего, мудрое спокойствие труда у человека, укладывающего поклажу на верблюда. Как далеко оно от всяческого камлания, лозунгов, недобрых обезьяньих страстей. Человек наедине с пустыней, и он не покоряет ее, а живет в ней. Кто видел, сможет ли забыть лица самаркандских мастеров, ферганских кузнецов, хорезмских резчиков по дереву, текинских ковровщиц. Некий свет источают их лица, руки — древний, благородный. И дети, которые стайками бегают среди старых крепостных стен с бараном, позолотив ему рога. Точно такая же картина на фресках полуторатысячелетней давности, на совсем уже древних гигантских ритонах…

И лица эти от всех возможных на земле этносов, все цвета глаз, оттенки кожи, завитки волос. Это естественно посередине самого большого континента. К сакской, эф-талитской, кушанской, иран-туранской основе непрерывно, подобно кровообращению в вечно молодом организме, прибавлялись все новые элементы. Это происходило регулярно, подобно муссонам, со всех четырех сторон света. Здесь находятся истоки индийских Вед. Сюда ссылались библейские колена. Здесь, после казни каждого третьего, оставил навечно свои взбунтовавшиеся фаланги великий македонец. Плененные легионеры Марка Красса строили тут плотины, что до сих пор дают воду пригиндукушским оазисам. Караханиды и согдийские владыки селили здесь мастеров с Хуанхэ, хорезмшахи составляли свою гвардию из черных рабов, привезенных из далекой Африки. Век за веками вливались сюда гуннские, тюркские, монгольские волны, с другой стороны стремительным вихрем неслись аравийские всадники. И все так или иначе оседали в горах и долинах, в безбрежных степях и пустынях, образуя, несмотря на разность этнических типов, языков и наречий, единую великую культуру — непреходящее звено в культуре всего человечества. И когда я вижу, как превосходительно кривятся губы у некоего представителя «высшей культуры» лишь потому, что тут пренебрегают квасом, предпочитая ему чай или кумыс, то от удивления перед столь очевидной нравственной неполноценностью лишь пожимаю плечами…

Гений русской сатиры был по-русски крут и нелицеприятен. Своих мерзавцев он не выделял из общего хора. Все те же «господа ташкентцы»: российская накипь, вся непереваренная собственным нутром масса, изрыгнутая неправедным, изжившим себя к тому времени государственным организмом, устремилась в только что завоеванный край с единым кличем: «Бар-ранина!» Промотавшиеся «благородные люди», спившиеся чиновники, уволенные от службы «за правду»; безродные авантюристы всех мастей, кормящиеся «от патриотизма», просто картежные шулеры ехали отъесться, поправить свои дела, урвать кусок от российского имперского благополучия. Баснословно дешевая баранина была символом будущего успеха, некоей жар-птицей, манящей и доступной в общем хищническом карнавале молодого бесшабашного русского капитализма, желающего лишь хватать, но ничего не давать, даже о собственных подпорках не думать. Это был все тот же комплекс выработанного крепостным строем, прижимистого кабатчика и прасола, не способного к пониманию за конов свободного рынка даже через двести лет после