Читать «На грани рассудка» онлайн - страница 148

— Вот видите, меня уничтожили. А почему? Потому что я осмелился воспротивиться человеческой глупости, — говорил доктор Людевит Катанчич, развалясь на тюфяке с сигарой в зубах и пуская крупные кольца дыма с таким хладнокровием, будто речь шла о постороннем лице. — Я разрешил одному глупцу подставить себе ножку, ибо я сам глупец, — вот вам в двух словах причина моего кораблекрушения! Если бы я своевременно уничтожил врагов, я почитался бы по сей день порядочным человеком! Дилемма, стоявшая передо мной, отнюдь не во вкусе рыцарей и не pro foro externo, ибо значение моего конца понятно мне одному! Шайка моих противников, что, торжествуя, третирует меня, теперь трепетала бы от одного движения моего пера, а под моим взглядом штаны были бы у них полны от страха, захоти я стать ничтожеством и сесть им на шею... Но я обрек себя на безвестные, тайные муки, и тем не менее совесть моя не совсем чиста. Напрасно стараюсь я утешиться тем, что сто раз благополучно выбрался бы из затруднений, если бы отказался от своих политических убеждений... Странно другое, странно то, что я этого не сделал, зная свою неспособность к решительной борьбе... Когда картежник проигрывается в пух и прах, ему не остается ничего другого, как прострелить себе череп... Я же разрешил себе нервничать, в этой истории у меня сдали нервы. И уже тогда я стал бывшим человеком. Нищим... Запомните то, что я вам скажу. Опыт говорит мне, что вас, коллега, раздавят так же, как и меня, — это точно, как дважды два четыре. У вас по сравнению со мной только одно преимущество: вы не обманщик и не растратчик. Однако против вас действуют искушенные люди, они идут протоптанной дорожкой. Вот вы по пали в фальшивомонетчики и клеветники, ни с того, ни с сего записаны в невменяемые, политические доносчики, параноики; вас вообще теперь считают подозрительной личностью, вступившей в пору угасания... Мне-то уж хорошо известны все эти выродки, продавшиеся ни за грош туркам, швабам и мадьярам, опозорившие свои фамилии; я достаточно изучил их низменные натуры, подчиненные зову желудка, но вы, вы, дорогой доктор, признаюсь, поразили меня... Это было великолепно — заявить в глаза одному из самых высокопоставленных подонков, этой отвратной морде, что он всего-навсего ординарное ничтожество, развратник и фельдфебель, наконец, провинциальный жестянщик, который, облачившись в тогу патриция, вдруг стал зазывно постукивать по своим поганым кастрюлям... Честь вам и хвала! Но не забывайте, милый мой, что вы навек восстановили против себя светское общество, наделенное, как известно, чувствительной душой, которая не в силах снести того обстоятельства, что бандита назвали в глаза именно тем, что он есть! Кто не танцует перед Домачинским на задних лапках, не лижет ему руки за три стопки шприцера, тот подлежит немедленному уничтожению, истреблению. Более того, он должен быть, немедленно выброшен вон, как погань. Признаться, я боюсь за вас... Если бы я был материально независим, как вы, знаете, что бы я сделал? Я бы ликвидировал свое имущество и уехал...