Читать «Люди Красного Яра (Сказы про сибирского казака Афоньку)» онлайн - страница 148

— Что ж, коли так — зайду, — порешил Афонька и как вошел вдругорядь в ту избу — дверь стукнула и сразу темь на все навалилась. Вот от той теми дед Афонька и пробудился.

Теперь он лежал и думал, что пришел его час кончины, потому как к мертвым в избу зашел и за стол с ними сел, а назад не вышел. А это примета была верная: один путь ему остался — до домовины.

Это не пугало Афоньку. Он давно ждал этого часу и хотел лишь одного — чтоб не от хвори какой помереть, а вот так, сам по себе, коли уж на всех боях и во всех походах живым он оставался.

Он боялся, как бы не помереть вот так, лежа на лавке в избе. Ему было душно и томно, и хотелось чего-то, а чего, — он и сам не знал.

После шатости великой, когда казаки красноярские супротив лихих воевод взбунтовались и троим подряд в воеводстве отказали, Афонька сильно ослаб.

Как он с Иркутского острога от младшего сына вернулся, он еще вникал во время шатости в казачьи дела, ходил на круг и по набату со всеми и под челобитными руку прикладывал. А вот после того как лихих воевод выжили и последнего, Семена Дурново, на его, Афонькиных, глазах едва в Енисее не потопили, а хороших воевод все едино не нажили, — ослаб Афонька. Зиму, почитай, всю не выходил из избы, сидел али полеживал на лавке. А вот теперь, по весне, и вовсе стал бессилен, ровно дите малое. Только и мог выбраться из избы и на завалинке посидеть. А чтоб пройти по острогу али там на посад выйти — то уж совсем не в мочь ему было.

Дождавшись, как все повставали и стали кто чем заниматься, повыгнав баб из избы, раздевшись донага и прикрыв срам чистым рушником, — не ровен час — войдет все же кто в горницу, — дед Афонька, худ, тощ, но прям, сидел на широкой лавке из одной кедровой плахи, тесаной и покрытой шкурами. Чистое исподнее, — рубаха и порты, — ни разу не надеванное, лежало рядом: он вытащил его из своей небольшой укладки, что всегда у него в головах стояла.

Он оглаживал свое иссохшее от старости тело, ощупывал бока, грудь, ноги и руки, спину и что-то бормотал про себя.

Афонька-меньшой, внук его, из рядовых конной сотни, вошел в горницу, стал у порога и с удивлением смотрел на деда. «Чо с ним? — с испугом подумал он. — Ай ума решился?»

— Семнадцать ран на мне, слышь, ты? — вдруг сказал дед Афонька. — Семь до десятника получил, а десять опосля. На государевой службе получены, раны-то. Гляди, Афонька, — и он стал тыкать сохлым длинным перстом в белые рубцы и ямы на своем теле.

— Гляди. Это вот от сабли, а тут от стрелы. Тут рубец от стрелы же. А вот тут пуля в меня вошла, — он ткнул в ляжку, и эвон, — вышла сзади. А другая пуля еще тут так и сидит, катается, — и он указал на бугорок в левом плече. — Слаба была пуля, издалека шла, да еще в кость ударила. А вот тот след топор оставил. Это уж я сам по оплошке, как на Кане зимовье ставил, ногу себе посек. Когда бы не сапог, так всюю ступню-то и рассек бы от пальцев до пяты наполы. Ишь, пальцы поджало — не разгибаются. Жилу, сказывают, какую-то повредил.