Читать «Любовь и шахматы» онлайн - страница 316

— А я — только журналист? И балагур?

— Увы. Низенький, подвижный спутник Эйве. Так у Казанцева. И, кроме того, по привычке вы еще вынуждены хохмить.

— А Лилиенталь? — поинтересовался Васильев.

— Да, — подхватил Флор, — а Лилиенталь?

— При сем присутствует. В тени.

И Флор усмехнулся:

— Андрэ — мало того, что красавчик, он еще и везунчик. Его не заставляют чушь молоть!

2

Откуда взялось это поветрие: Флор — хохмач? И почему? Уж кто-кто, а Виктор Васильев знал Флора. Они говорили друг с другом о том, что для чужих ушей не могло быть предназначено, почти всегда находили общий язык; бывало, и спорили до хрипоты. Сало Михайлович мог неожиданно вспылить, если Виктор Лазаревич расходился с ним во мнениях, но тут же остывал, заключал немедленное, безоговорочное перемирие, когда намечалась компания, чтобы резаться в бридж или в кункен. Но вот в 1986 году мне попалась в руки книжка Васильева «Актеры шахматной сцены», и там, в очерке «Интервью с самим собой, или Нечто исповедальное», я прочел уже в самом начале, что Флор до семидесяти пяти лет сохранил искрометный юмор, прямо-таки детскую смешливость (и если у него сгущалась паутинка морщинок у глаз, то это лишь от улыбок), что он спешил сообщить что-нибудь «новенькое», вызывавшее взрывы хохота. Поразила меня «детская смешливость» и то, что все это было представлено в «исповеди» как «опознавательный знак» Сало Михайловича. «Флор, — пишет Васильев, — хотя и судил соревнования на командное и личное первенство мира, дорожил, как мне кажется, репутацией завзятого остряка и шахматного конферансье больше, чем судейской мантией».

Котов знал Флора ничуть не меньше, чем Васильев, однако, как заметил Сало Михайлович (опять же — иронично), в отличие от Виктора был «приверженцем метода социалистического реализма». Время таким его сделало, говорил Флор, ну что на него обижаться; иначе ведь ему нельзя... Сан Саныч охотно напирал на эту же деталь — «завзятый остряк и шахматный конферансье», хотя чисто по-человечески вряд ли ему была безразлична жизненная драма приятеля. В его «Белых и черных» там, где появляется Флор, — беспрерывные шутки и смех. В амстердамской сцене Алехин неодобрительно смотрит на помощника Эйве, и очень неприятен ему Флор: тот «веселил собеседников, (...) к его пронзительному раскатистому смеху часто присоединялся низкий гортанный хохоток мастера Ганса Кмоха»; Алехин вступал в разговор с чехом — и «все больше злился», потому что «шутливый тон Флора сегодня еще больше раздражал». Это и заставляет Алехина зло думать: «Смеются, все еще смеются...»

Еще при жизни Котова, в 1972 году в «64» Сало Флор вынужден был объясниться: «Возникает вопрос: в какой роли выступал я во время подготовки Эйве к матчу и во время матча? Неверна версия, что в 1935 году я был секундантом Эйве (его секундантом был Мароци, а секундантом Алехина — голландский мастер Ландау). Я согласился быть практическим помощником Эйве, помогать при подготовке и анализе отложенных партий. Неверна также версия, что мы с Алехиным поссорились. Алехин не придавал значения моей помощи и относился к ней с иронией. Но правда, что после матча была у нас с Алехиным беседа, в которой он заявил, что, по его мнению, гроссмейстер не должен оказывать влияния и вмешиваться в спортивный и творческий конфликт участников матча. Я почувствовал, что Алехин хотя и не обижен на меня, но с некоторым раздражением воспринял мою помощь Эйве. Вряд ли Алехин тогда мог предвидеть, что настанут времена, когда ведущие гроссмейстеры будут играть роль тренеров-секундантов, как это принято сегодня. Я тогда с Алехиным согласился и в матче-реванше уже не выступал в роли технического помощника Эйве».