Читать «Любовь и шахматы» онлайн - страница 315

— Здесь и про вас пишут, гроссмейстер, — сказал я.

— Про меня?! — удивился Флор.

— Да, про вас!

Васильев взял у меня книгу, убедился, что так оно и есть, и попросил:

— Почитай-ка вслух.

И я принялся читать. На цитирование уйдет немало времени и места, поэтому я коротко изложу суть того, что я читал. В гости к Максу Эйве в Гаагу приезжают Андрэ Лилиенталь и Сало Флор с женами. Нет чтобы отдохнуть после дороги, насладиться общением, — Сало и Лили предложено поломать голову над каким-то этюдом (конечно же, это этюд Казанцева: он запечатлел тут себя, как Гомер себя — в «Илиаде»). Но в повествовании (чтоб было занимательнее) сказано, что это шахматное произведение создано неким самородком по имени Званцев. Он — издалече, с Камчатки. «Озвучка» происходящего возложена Казанцевым на Флора. Почему на него? А потому, что в представлении автора это чуть ли не пустозвон, балагур, призванный путем шуток-прибауток скучное сделать веселеньким. Вот и начинает выпендриваться казанцевский Флор: предполагает, что сложный этот этюд задумывался, скорее всего, не в кабинетной тиши, а где-то «на краю света», в долине вулканических гейзеров; в общем, этюдист — из тех, кто пасет белых медведей.

Доктор Эйве (в изображении писателя Казанцева), человек, конечно же, и ученый, и умудренный жизнью, подливая масло в огонь, соглашается с другом: да, да, уж больно красочно предложенное нам произведение! А Флор, неистощимый остроумец-хохмач, просто в ударе: дорогой мэтр, восклицает он, вы правы, перед нами — чудо-творение, его варили в кипящей смоле (не иначе!) и, скорее всего, в одном из кругов Дантова ада. Вот так, ни больше ни меньше! В кипящей смоле! В аду! Все действующие лица — в «полном отпаде», охают, ахают: вот так тирада, ну не перебор ли, а сам композитор (он — товарищ серьезный) — в замешательстве: и не в вулканическом кипятке варил он свой этюд, и не в адской смоле вовсе. И нарисованному изобретательным пером Казанцева Сало Флору, этому юмористическому центру повествования, слышится опять: вот так загнул, вот так перебор! Композитор же соглашается:

— Боюсь, что Сало перестарался, вспомнив о Данте.

Казанцевский Флор отнюдь не спорит с ним. Да, говорит, перестарался. Как всегда, ради красного словца, такова, братцы, моя основная профессия. И, скромно потупившись, добавляет:

— Я только журналист. Иначе меня читать не будут.

Я остановился. Кладу книгу на стол.

— Все? — спрашивает Флор.

— Все. Больше про вас ничего нет.

— Ну ладно. Значит, Эйве — «дорогой мэтр»?

Я пожимаю плечами.

— Точно. Мэтр. Так вы его в этой книжке величаете. Ведь он — доктор математики, блестящий преподаватель, профессор. У Казанцева Макс Эйве — высокий, элегантный джентльмен.