Читать «Любовь и шахматы» онлайн - страница 275

В мае 1981-го Александра Александровна оказалась в больнице. Мы ее проведали. Флор нежно поцеловал свою тещу-ровесницу. Она все грешила на радикулит: донимает, проклятый. Хвороба, увы, оказалась куда страшнее. Но А. А. держалась молодцом, читала стихи, подписала для кого-то несколько своих книг, рассказывала о планах на будущее. А 1 июня ее не стало. Ее смерть подействовала на Сало Михайловича неожиданно удручающе. На Ваганьковском Таня попросила меня постоять с ним в сторонке от свежей могилы.

— Не нужно ему здесь находиться, — сказала она. — Он не переносит похорон, боится их. Смотрите, как он выглядит. У него с утра повышенное давление.

И она, глотая таблетки и дымя сигаретой, ушла туда, к Светлане, к родным, прощаться с матерью.

Флор сказал:

— Я высчитал: у них в семье через каждые два года кто-то умирает. Это какая-то закономерность. Танин отец, ее брат, Екатерина Александровна, теперь вот Александра Александровна. Через два года не будет и меня. Увидите.

(Так оно и случилось!)

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ «ГОРЬКИЙ ЧЕШСКИЙ ШОКОЛАД»

1

Вторая встреча Нагибина с Флором, как он говорит, произошла «не скоро, почти через жизнь. В стихотворении, посвященном Маргарите Алигер, Евтушенко пишет: “Поэт устала”. Мой редактор болела, а рукопись надо было сдавать в набор, и я поехал к нему — к ней? — на дом. Мне открыл невысокий полный человек с редкой поседевшей шевелюрой, я не сразу узнал в нем Флора (оказывается, мой редактор давно уже была за ним замужем). Материально его стало в два раза больше, чем во дни московских турниров, и раза в полтора, чем в карловарскую пору. Он знал, кого встречал, и, обладая хорошей зрительной памятью, вспомнил мое лицо, но меня тоже стало значительно больше, чем на водах, и Флору не удавалось поместить тучного старика в карловарский пейзаж, пока я ему не помог. И на радостях он тут же подарил мне плит-

ку горького чешского шоколада с мелко толченными орехами. А когда я уходил — пакетик с карловарской солью. У него была неодолимая потребность что-то дарить людям. Он знал, что его современники в подавляющем большинстве своем не избалованы знаками внимания, и всегда старался доказать, что человек не так безнадежно одинок в мире».

Слов нет, писатель испытывал искреннее уважение к Флору. Это чувство возникло у него еще издавна, с середины тридцатых годов, с тех пор, когда он вместе с другими мальчишками каждый вечер крутился возле Дома союзов, где в Колонном зале «происходили великие шахматные баталии». Может, и он напевал: «Курят плотник и шофер, курит сам гроссмейстер Флор». Но одного такого чувства маловато для создания портрета гроссмейстера, его одиссеи. И разве же не символично возникновение «горького шоколада» и «карловарской соли». Сочетание что надо»!

Во второй приход на 2-ю Фрунзенскую до маститого литератора все же дошло, что маэстро отчего-то «не всегда улыбается». Отчего же? Взяв с ходу мажорный тон, Нагибин уже не попытался выяснить причины замеченной им смены настроений у Сало Флора, когда волна печали накатывала вдруг на лицо этого увядавшего человека, который, в отличие от «не слишком контактного и замкнутого, хмуроватого Ботвинника», «щедро отдавал себя всем и всех впускал в свою душу». Согласен: Сало Михайлович отдавал себя — всем (ну, почти всем), но в душу свою впускал — нет, далекодалеко не всех.