Читать «Исцеляющий вымысел» онлайн - страница 18

полагаем, что история, написанная по-другому, другой рукой, с

другой точки зрения, будет звучать по-другому и, следовательно, будет другой историей. Я считаю, что терапия, биография и наши

жизни имеют поэтическую основу.

Возможно, примеры героического эго и плутовского жанра

недостаточно способны показать, что я имею в виду. Давайте

вернемся к рассмотрению абстракций сенексического сознания в

тех случаях, когда мы полностью отходим как от эпического, так и

эпизодического повествования.

В сенексическом стиле изложения историй болезни фрейдовского и

юнгианского типа мы обнаруживаем, что основное внимание

уделяется редукциям, которые могут быть либо нисходящими к

страху перед кастрацией, к фантазии о всемогуществе, к

первоначальному месту действия и т. д., либо восходящими к

целостности, самости и четверичности. Аналитическая

деятельность представляется не столько в форме временной

последовательности (того, что затем произошло), сколько в форме

дескриптивных состояний бытия, основных абстракций сил, действующих в душе. Абстракции и редукции могут быть

теоретическими в пределах либидо и его квантификаций, либо

историческими, числовыми (кватернер), либо конфигуративными

(мандала). Вместо сохранения первичности и несводимости, на

которых настаивает юнговская теория, образы сновидения

становятся олицетворениями чего- то более абстрактного. Дама, которая в витрине мага зина чинит коврики, является не

конкретным образом с его метафорическими значениями, а

сценическим показом образа абстрактной, не связанной с

реальностью матери, к которой можно свести показ. Сцены из

детства не рассматриваются как образы и не связываются друг с

другом в рассказе о возрастном развитии. Они служат примерами

теоретических обобщений, связанных с анальной или эдиповой

стадией. События не рассказывают историю, а обнажают некую

структуру. Затем эта структура применяется во временном разрезе к

другим событиям и образам независимо от контекста — стремление

стать лучшим учеником в школе, навязчивая потребность менять

нательное белье, боязнь темного леса в лагере, — объединяя их в

качестве проявлений одного основного принципа.

Теперь речь идет не о том, что произошло дальше и как герой

справился с одной ситуацией и оказался в другой, а о примерах, иллюстрирующих принципы, об образах как аллегориях, о сценах

как реализациях во времени вечных истин. В этом жанре

исследования истории болезни — и, я бы сказал, продуманного

исследования — задача сознания, представленного писателем-

аналитиком, состоит в том, чтобы разглядеть абстракции, понять

структуры и законы.

В этом случае соединительная функция сознания определяется, но

не герметически в форме многозначности, не по-военному в смысле

формирования и комплектования, не эротически или дионисийски,

а систематически, на основе параноидной способности

рассматривать различные формы защиты и сопротивления как

механизмы (а не препятствия на пути героя). И последнее. Развязка

в этом жанре представлена не столько в форме цели (например, улучшение состояния пациента), которая связана со стилем