Читать «Дюма. Том 73. Путевые впечатления. В России. (Часть первая)» онлайн - страница 123

Внезапно слева от нас, над однотонным темно-зеленым лесом, прорезавшим перламутровое небо мощным волнистым силуэтом своей листвы, появился золотой шар. Сияющий круглый диск медленно поднялся в небе, ничего не добавив к светлой прозрачности ночи. Однако длинная мерцающая полоса расплавленного золота легла на реку, делая видимым, но лишь там, где оно сияло, ее течение и отбрасывая огненные отблески на лодки и суда, которые пересекали эту пылающую полосу и, выйдя за ее пределы, казалось, не только утрачивали свой ход, но и вовсе исчезали. Потом луна, висевшая в небе, стала медленно, величественно, гордо, со спокойствием богини скрываться за куполами Смольного, которые отчетливо вырисовывались на ее фоне все то время, пока она опускалась от венчающих их крестов до пучин горизонта.

Пушкин, великий русский поэт, о котором я вам уже говорил и еще не раз буду говорить, потому что он, как и полагается великим национальным поэтам, касался всех тем, попытался описать эти дивные ночи своими прекрасными стихами.

Мы же, в свою очередь, намерены дать вам представление о его стихах, но не забывайте, что перевод по отношению к оригиналу всегда то же, что лунный свет по отношению к солнечному сиянию:

Люблю тебя, Петра творенье,

Люблю твой строгий, стройный вид, Невы державное теченье,

Береговой ее гранит,

Твоих оград узор чугунный,

Твоих задумчивых ночей Прозрачный сумрак, блеск безлунный, Когда я в комнате моей Пишу, читаю без лампады,

И ясны спящие громады Пустынных улиц, и светла Адмиралтейская игла,

И, не пуская тьму ночную На золотые небеса,

Одна заря сменить другую Спешит, дав ночи полчаса.

Стихи Пушкина прекрасны, но ночи Санкт-Петербурга!..

Стихи Пушкина — это всего лишь человеческая поэзия, а ночи Санкт-Петербурга — поэзия божественная!

XVI. МОСТЫ И СТАТУИ

Поскольку у нас все еще нет никаких известий о судьбе Дандре и всех пятидесяти семи мест нашего багажа, в Санкт-Петербург я вынужден ехать в кожаной шляпе, белой бархатной куртке и серых панталонах, да еще с тем знаменитым фурункулом, из-за которого доктор чуть было не отрезал мне голову.

О, если бы у меня была такая же панама, как у графа! Панама за пятьсот франков тут же подняла бы мой престиж в глазах петербуржцев.

Но панамы у меня нет.

И в том виде, в каком мне приходится оставаться, я прыжком сажусь в дрожки и отправляюсь в путь.

Изучив Санкт-Петербург заранее, я знаю его теперь как свои пять пальцев. Я могу сказать по-русски «направо», «налево», «пошел», «стой» и «домой».

Имея такой запас слов и полагаясь на столь хваленую смекалку русского мужика, я рассчитываю, что с честью для себя выберусь из любого затруднительного положения.

В ту самую минуту, когда я отправляюсь в путь на дрожках, весьма напоминающих мне мула моего друга Кутте, проводника из Шамони, которого — я имею в виду мула — прозвали Трясуном, и не без основания, очаровательный пароходик мощностью в двенадцать лошадиных сил отшвартовывается на глазах у меня от графской пристани и, скользя, как ласточка, по Неве, направляется в сторону Летнего сада.