Читать «Дюма. Том 73. Путевые впечатления. В России. (Часть первая)» онлайн - страница 121

Что здесь поражает, особенно нас, французов, по природе своей людей словоохотливых, так это молчаливость тех, кто прогуливается в парке и слушает музыку.

Их даже нельзя принять за привидения, поскольку выходцы с того света, как известно, обычно ведут себя шумно: с грохотом волочат цепи, стонут, переворачивают мебель, иные же разговаривают и даже произносят довольно длинные монологи, свидетельство чему — тень отца Гамлета.

Но русские, русские — это больше, чем привидения, это призраки: они степенно вышагивают бок о бок или друг за другом, не печальные и не веселые, не произнося ни слова и не позволяя себе ни единого жеста.

Даже дети не смеются; правда, они и не плачут.

В итоге здешние улицы напоминают кладбищенские аллеи в День поминовения усопших или общественные сады на Елисейских полях древних греков.

В Санкт-Петербурге всего один пассаж: одним концом он выходит на Перспективу, а другим — на Итальянскую улицу.

Со стороны Перспективы, одной из трех главных магистралей города, в нем есть кафе, где собираются французы и где они назначают встречи. С этой стороны пассаж живет, шумит, полон движения.

Но, по мере того как вы все дальше углубляетесь в него, вам начинает казаться, будто вы вступаете под могильные своды, где на вас все сильнее веет холодом смерти.

Ну а у выхода из пассажа он уже не более, чем труп.

Это паралитик, у которого работает голова, двигаются руки и он еще чувствует свои ноги, но ступни его мертвы.

Ступни его окоченели.

Даже кучера не кричат здесь, как в Париже, заставляя пешеходов посторониться вправо или влево или же понуждая других возниц уступить им дорогу.

Нет, здешние кучера лишь восклицают время от времени жалобным тоном: «Поберегись!» — вот и все.

Если бы какого-нибудь русского перенесли вдруг с Перспективы или с Большой Морской на бульвар Капу-цинок или на улицу Мира, он сошел бы с ума, не успев дойти до церкви святой Магдалины или до колонны на Вандомской площади.

Поистине, здесь повсюду не больше жизни, чем в той стране, куда ушел бедный ребенок, которого мы повстречали на пристани, сходя с парохода у виллы Безбородко: в гробу под серебристым покровом его увозили на черном катафалке к месту последнего упокоения.

Несчастный народ! Не привычка ли к рабству приучила тебя к молчанию? Говори же, пой, читай, радуйся!

Теперь ты свободен.

Да, я понимаю: тебе еще нужно приобрести привычку к свободе.

Мужик, которому вы говорите: «Теперь ты свободен!», отвечает вам: «Да, вроде бы так, ваше благородие».

Но сам он этому ничуть не верит. Дабы иметь веру во что-то, надо знать, о чем идет речь, а русскому крестьянину неизвестно, что такое свобода.

Чтобы во время восстания 1825 года заставить солдат кричать «Да здравствует Конституция!», Муравьеву, Пестелю и Рылееву пришлось уверять их, что Конституция — это жена Константина.

Кстати, не думайте, будто такое отсутствие понятия о свободе не окажет воздействия на указ императора Александра II об освобождении крепостных. Это далеко не так; по всей вероятности, оно окажется даже совсем иным, чем многие ожидают.