| "I have been in many dugouts, Ludwig," he goes on, "and we were all young men who sat there around one miserable slush lamp, waiting, while the barrage raged overhead like an earthquake. We were none of your inexperienced recruits either; we knew well enough what we were waiting for, and we knew what would come.-But there was more in those faces down in the gloom there than mere calm, more than good humour, more than just readiness to die.-There was the will to another future in those hard, set faces; and it was there when they charged, and still there when they died. | - Людвиг, - продолжает он, - я много валялся по окопам, и все мы, кто в напряженном ожидании сидел вокруг жалкого огарка, когда наверху, точно землетрясение, бушевал заградительный огонь, все мы были молоды; мы, однако, не были новобранцами и знали, что нас ждет. Но, Людвиг, в этих лицах в полумраке подземелья было больше, чем самообладание, чем мужество, и больше, чем готовность умереть. Воля к иному будущему жила в застывших, твердых чертах, воля эта жила в них и тогда, когда мы шли в наступление, и даже тогда, когда мы умирали! |
| We had less to say for ourselves year by year, we shed many things, but that one thing still remained. | С каждым годом мы затихали все больше, многое ушло, и только одна эта воля осталась. |
| And now, Ludwig, where is it now? | А теперь, Людвиг, где она? |
| Can't you see how it is perishing in all the pig's-wash of order, duty, women, routine, punctuality and the rest of what they call life here? | Разве ты не видишь, что она погрязла в трясине из порядка, долга, женщин, размеренности и черт его знает, чего еще, что они здесь называют жизнью? |
| No, Ludwig, we lived thenl And though you tell me a thousand times that you hate war, yet I still say, we lived then. We lived, because we were together, and because something burned in us that was more than this whole muck-heap here!" | Нет, жили мы именно тогда, и, тверди ты мне хоть тысячу раз, что ты ненавидишь войну, я все-таки скажу: жили мы тогда, потому что были вместе, потому что в нас горел огонь, означавший больше, чем вся эта мерзость здесь, вместе взятая! |
| He is breathing hard, | Он тяжело дышит. |
| "It must have been for something, Ludwig! | - Ведь было же нечто, Людвиг, ради чего все это совершалось! |
| When I first heard there was revolution, for one brief moment I thought: Now the time will be redeemed-now the flood will pour back, tearing down the old things, digging new banks for itself-and by God, I would have been in it! | Однажды, на одно мгновение, когда раздался клич: "Революция!", я подумал: вот оно, наконец, - освобождение, теперь поток повернет вспять и в своем мощном движении снесет старые и выроет новые берега, и - клянусь! - я не был бы в стороне! |
| But the flood broke up into a thousand runnels; the revolution became a mere scramble for jobs, for big jobs and little jobs. It has trickled away, it has been damned up, it has been drained off into business, into family, and party. | Но поток разбился на тысячу ручьев, революция превратилась в яблоко раздора вокруг карьер и карьеришек; ее загрязнили, замарали, лишили силы все эти высокие посты, интриги, склоки, семейные и партийные дела. |
| But that will not do me. | В этом я не желаю участвовать. |
| I'm going where comradeship is still to be found." | Я иду туда, где снова смогу найти товарищескую среду. |
| Ludwig stands up. | Людвиг встает. |
| His brow is flaming, his eyes blaze. | Лоб у него покраснел. Глаза горят. |
| He looks Rahe in the face. | Он подходит вплотную к Рахе: |
| "And why is it, Georg? why is it? | - А почему все это так, Георг, почему? |
