| But to talk of "plucking" ears also appeared incorrect to me. One could "pluck" grass and flowers and nuts, but not ears. | Но и "нарвать уши" казалось мне неправильным: нарвать можно травы, цветов, орехов. |
| They tried to prove to me that ears could be plucked, but they did not convince me, and I said triumphantly: | Они пытались доказать мне, что уши тоже можно рвать, но это не убеждало меня, и я с торжеством говорил: |
| "Anyhow, you have not plucked my ears." | - А всё-таки уши-то не оторваны! |
| All around me I saw much cruel insolence, filthy shamelessness. It was far worse here than in the Kunavin streets, which were full of "houses of resort" and "street-walkers." | Крутом было так много жестокого озорства, грязного бесстыдства неизмеримо больше, чем на улицах Кунавина, обильного "публичными домами", "гулящими" девицами. |
| Beneath the filth and brutality in Kunavin there was a something which made itself felt, and which seemed to explain it all - a strenuous, half-starved existence and hard work. | В Кунавине за грязью и озорством чувствовалось нечто, объяснявшее неизбежность озорства и грязи: трудная, полуголодная жизнь, тяжёлая работа. |
| But here they were overfed and led easy lives, and the work went on its way without fuss or worry. | Здесь жили сытно и легко, работу заменяла непонятная, ненужная сутолока, суета. |
| A corrosive, fretting weariness brooded over all. | И на всём здесь лежала какая-то едкая, раздражающая скука. |
| My life was hard enough, anyhow, but I felt it still harder when grandmother came to see me. | Плохо мне жилось, но ещё хуже чувствовал я себя, когда приходила в гости ко мне бабушка. |
| She would appear from the black flight of steps, enter the kitchen, cross herself before the icon, and then bow low to her younger sister. That bow bent me down like a heavy weight, and seemed to smother me. | Она являлась с чёрного крыльца, входя в кухню, крестилась на образа, потом в пояс кланялась младшей сестре, и этот поклон, точно многопудовая тяжесть, сгибал меня, душил. |
| "Ah, Akulina, is it you?" was my mistress's cold and negligent greeting to grandmother. | - А, это ты, Акулина, - небрежно и холодно встречала бабушку моя хозяйка. |
| I should not have recognized grandmother. Her lips modestly compressed, her face changed out of knowledge, she set herself quietly on a bench near the door, keeping silence like a guilty creature, except when she answered her sister softly and submissively. | Я не узнавал бабушки: скромно поджав губы, незнакомо изменив всё лицо, она тихонько садилась на скамью у двери, около лохани с помоями, и молчала, как виноватая, отвечая на вопросы сестры тихо, покорно. |
| This was torture to me, and I used to say angrily: | Это мучило меня, и я сердито говорил: |
| "What are you sitting there for?" | - Что ты где села? |
| Winking at me kindly, she replied: | Ласково подмигнув мне, она отзывалась внушительно: |
| "You be quiet. You are not master here." | - А ты помалкивай, ты здесь не хозяин! |
| "He is always meddling in matters which do not concern him, however we beat him or scold him," and the mistress was launched on her complaints. | - Он всегда суется не в свое дело, хоть бей его, хоть ругай, начинала хозяйка свои жалобы. |
| She often asked her sister spitefully: | Нередко она злорадно спрашивала сестру: |
| "Well, Akulina, so you are living like a beggar?" | - Что, Акулина, нищенкой живешь? |
| "That is a misfortune." | - Эка беда... |
| "It is no misfortune where there is no shame." | - И всё - не беда, коли нет стыда. |
