| Overlooking our yard was the wing of a large building, and of the eight flats comprised in it, four were occupied by officers, and the fifth by the regimental chaplain. | На дворе нашем стоял флигель, такой же большой, как дом; из восьми квартир двух зданий в четырёх жили офицеры, в пятой - полковой священник. |
| The yard was always full of officers' servants and orderlies, after whom ran laundresses, house - maids, and cooks. Dramas and romances were being carried on in all the kitchens, accompanied by tears, quarrels, and fights. | Весь двор был полон денщиками, вестовыми, к ним ходили прачки, горничные, кухарки; во всех кухнях постоянно разыгрывались романы и драмы, со слезами, бранью, дракой. |
| The soldiers quarreled among themselves and with the landlord's workmen; they used to beat the women. | Дрались солдаты друг с другом, с землекопами, рабочими домохозяина; били женщин. |
| The yard was a seething pot of what is called vice, immorality, the wild, untamable appetites of healthy lads. | На дворе постоянно кипело то, что называется развратом, распутством, - звериный, неукротимый голод здоровых парней. |
| This life, which brought out all the cruel sensuality, the thoughtless tyranny, the obscene boastful - ness of the conqueror, was criticized in every detail by my employers at dinner, tea, and supper. | Эта жизнь, насыщенная жестокой чувственностью, бессмысленным мучительством, грязной хвастливостью победителей, подробно и цинично обсуждалась моими хозяевами за обедом, вечерним чаем и ужином. |
| The old woman knew all the stories of the yard, and told them with gusto, rejoicing in the misfortunes of others. | Старуха всегда знала все истории на дворе и рассказывала их горячо, злорадно. |
| The younger woman listened to these tales in silence, smiling with her swollen lips. | Молодая слушала эти рассказы, молча улыбаясь пухлыми губами. |
| Victor used to burst out laughing, but the master would frown and say: | Виктор хохотал, а хозяин, морщась, говорил: |
| "That will do, Mamasha!" | - Довольно, мамаша... |
| "Good Lord! I mustn't speak now, I suppose!" the story-teller complained; but Victor encouraged her. | - Господи, уж и слова мне нельзя сказать! -жаловалась рассказчица. Виктор поощрял её: |
| "Go on, Mother! What is there to hinder you? | - Валяйте, мамаша, чего стесняться! |
| We are all your own people, after all." I could never understand why one should talk shamelessly before one's own people. | Всё свои ведь... |
| The elder son bore himself toward his mother with contemptuous pity, and avoided being alone with her, for if that happened, she would surely overwhelm him with complaints against his wife, and would never fail to ask him for money. | Старший сын относился к матери с брезгливым сожалением, избегал оставаться с нею один на один, а если это случалось, мать закидывала его жалобами на жену и обязательно просила денег. |
| He would hastily press into her hand a ruble or so or several pieces of small silver. | Он торопливо совал ей в руку рубль, три, несколько серебряных монет. |
| "It is not right, Mother; take the money. I do not grudge it to you, but it is unjust." | - Напрасно вы, мамаша, берёте деньги, не жалко мне их, а - напрасно! |
| "But I want it for beggars, for candles when I go to church." | - Я ведь для нищих, я - на свечи, в церковь... |
| "Now, where will you find beggars there? | - Ну, какие там нищие! |
| You will end by spoiling Victor." | Испортите вы Виктора вконец. |
