| Not far from her sat the gloomy chorister, Mitropolski, a hirsute young fellow who looked like a degraded deacon, with great eyes set in his drunken face. He gazed into the glass of vodka placed before him, took it up, and raised it to his mouth, and then set it down again on the table, carefully and noiselessly. For some reason he could not drink. | Недалеко от нее навалился на стол мрачный ок-тавист Митропольский, волосатый детина, похожий на дьякона-расстригу, с огромными глазами на пьяном лице; смотрит в рюмку водки перед собою, берет ее, подносит ко рту и снова ставит на стол, осторожно и бесшумно,- не может почему-то выпить. |
| And all the people in the tavern seemed to be glued to their places, as if they were listening to something long forgotten, but once dear and near to them. | И все люди в трактире замерли, точно прислушиваясь к давно забытому, что было дорого и близко им. |
| When Kleshtchkov, having finished his song, modestly sank down in the chair, the tavern-keeper, giving him a glass of wine, would say with a smile of satisfaction: | Когда Клещов, кончив песню, скромно опускался на стул, трактирщик, подавая ему стакан вина, говорил с улыбкой удовольствия: |
| "Well, that was very good, sure! | - Ну, конешно, хорошо! |
| Although you can hardly be said to sing, so much as to recite! However, you are a master of it, whatever they say! | Хоша ты не столь поешь, сколько рассказываешь, однако - мастер, что и говорить! |
| No one could say otherwise." | Иного - никто не скажет... |
| Kleshtchkov, drinking his vodka without haste, coughed carefully and said quietly: | Клещов, не торопясь, пил водку, осторожно крякал и тихо говорил: |
| "Any one can sing if he has a voice, but to show what kind of soul the song contains is only given to me." | - Спеть всякий может, у кого голос есть, а показать, какова душа в песне,- это только мне дано! |
| "Well, you needn't boast, anyhow." | - Ну, не хвастай, однако! |
| "He who has nothing to boast about, does not boast," said the singer as quietly but more firmly than before. | - Кому - нечем, тот не хвастает,- всё так же тихо, но более упрямо говорил певец. |
| "You are conceited, Kleshtchkov!" exclaimed the host, annoyed. | - Заносчив ты, Клещов! - с досадой восклицает трактирщик. |
| "One can't be more conceited than one's conscience allows." | - Выше своей души не заношусь... |
| And from the corner the gloomy Mitropolski roared: | А в углу рычал мрачный октавист: |
| "What do you know about the singing of this fallen angel, you worms, you dirt!" | - Что понимаете в пении сего безобразного ангела вы, черви, вы, плесень? |
| He always opposed every one, argued with every one, brought accusations against every one; and almost every Sunday he was cruelly punished for this by one of the singers, or whoever else had a mind for the business. | Он всегда и со всеми был не согласен, против всех спорил, всех обличал, и почти каждый праздник его жестоко били за это и певчие и все, кто мог, кто хотел. |
| The tavern-keeper loved Kleshtchkov's singing, but he could not endure the singer. He used to complain about him, and obviously sought occasions to humiliate him and to make him ridiculous. This fact was known to the frequenters of the tavern and to Kleshtchkov himself. | Трактирщик любит песни Клещова, но терпеть не может самого певца; жалуется всем на него и явно ищет унизить шорника, посмеяться над ним; это знают и завсегдатаи трактира и сам Клещов. |
