| But through all this I saw the glimmer of living and, to me, significant truths, the outlines of another life, other standards. | Но за всем этим я вижу проблески живой и значительной для меня правды, черты иной жизни, иных отношений. |
| It was clear to me that in Paris the cabmen, working men, soldiers, and all "black people" 4 were not at all as they were in Nijni, Kazan, or Perm. They dared to speak to gentlefolk, and behaved toward them more simply and independently than our people. | Мне ясно, что в Париже извозчики, рабочие, солдаты и весь "чёрный народ" не таков, как в Нижнем, в Казани, в Перми, - он смелее говорит с господами, держится с ними более просто и независимо. |
| Here, for example, was a soldier quite unlike any I had known, unlike Sidorov, unlike the Viatskian on the boat, and still more unlike Ermokhin. He was more human than any of these. | Вот - солдат, но он не похож ни на одного из тех, кого я знаю, - ни на Сидорова, ни на вятича с парохода, ни, тем более, на Ермохина; он больше человек, чем все они. |
| He had something of Smouri about him, but he was not so savage and coarse. | В нём есть нечто общее со Смурым, но он не так звероват и груб. |
| Here was a shopkeeper, but he was much better than any of the shopkeepers I had known. | Вот - лавочник, и он также лучше всех известных мне лавочников. |
| And the priests in books were not like the priests I knew. They had more feeling, and seemed to enter more into the lives of their flocks. | И священники в книгах не такие, каких я знаю, -они сердечнее, более участливо относятся к людям. |
| And in general it seemed to me that life abroad, as it appeared in books, was more interesting, easier, better than the life I knew. Abroad, people did not behave so brutally. They never jeered at other human creatures as cruelly as the Viatskian soldier had been jeered at, nor prayed to God as importunately as the old mistress did. | Вообще вся жизнь за границей, как рассказывают о ней книги, интереснее, легче, лучше той жизни, которую я знаю: за границею не дерутся так часто и зверски, не издеваются так мучительно над человеком, как издевались над вятским солдатом, не молятся богу так яростно, как молится старая хозяйка. |
| What I noticed particularly was that, when villains, misers, and low characters were depicted in books, they did not show that incomprehensible cruelty, that inclination to jeer at humanity, with which I was ac -quainted, and which was often brought to my notice. | Особенно заметно, что, рассказывая о злодеях, людях жадных и подлых, книги не показывают в них той необъяснимой жестокости, того стремления издеваться над человеком, которое так знакомо мне, так часто наблюдалось мною. |
| There was method in the cruelty of these bookish villains. One could almost always understand why they were cruel; but the cruelty which I witnessed was aimless, senseless, an amusement from which no one ex - pected to gain any advantage. 4 The common people. | Книжный злодей жесток деловито, почти всегда можно понять, почему он жесток, а я вижу жестокость бесцельную, бессмысленную, ею человек только забавляется, не ожидая от неё выгод. |
| With every book that I read this dissimilarity between Russian life and that of other countries stood out more clearly, causing a perplexed feeling of irritation within me, strengthening my suspicion of the veracity of the old, well-read pages with their dirty "dogs'-ears." | С каждой новой книгой эта несхожесть русской жизни с жизнью иных стран выступает предо мною всё яснее, возбуждая смутную досаду, усиливая подозрение в правдивости жёлтых, зачитанных страниц с грязными углами. |
| And then there fell into my hands Goncourt's novel, | И вдруг мне попал в руки роман Гонкура |
| "The Brothers Zemganno." I read it through in one night, and, surprised at the new experience, read the simple, pathetic story over again. | "Братья Земганно", я прочитал его сразу, в одну ночь, и, удивлённый чем-то, чего до этой поры не испытывал, снова начал читать простую, печальную историю. |
