Читать «Бозинг В. Иероним Босх. Около 1450-1516. Между Раем и Адом. 2001» онлайн - страница 30

Другие кары также соотносятся с грехами, изображенными в центральной части. На подъемном мосту, ведущем в башню, десяток бесов истязают несчастного грешника, посаженного верхом на корову. Эта жалкая фигура, быть может, подсказана автором «Видения Тнугдала», который рассказывает, как во время своего путешествия в Ад ему пришлось провести корову по узкому подобно бритвенному лезвию мосту в наказание за то, что когда-то украл у своего соседа теленка. На мосту он повстречал грешников, грабивших церкви и совершавших иные святотатства, чем, вероятно, и объясняется потир, зажатый в руке босховского персонажа. Распростертый на земле человек, которому жаба впилась в детородный орган, разделяет участь всех развратников. Под мостом свора собак, опередив своего хозяина, уже настигла убегающих грешников.

Основной смысл «Воза сена» прост. Даже если не знать метафорического значения слова «сено» в XVI веке, можно понять — Босх высказывает свое мнение по поводу одного из пагубных свойств человеческой природы. Но приведенное выше утверждение относительно простоты не распространяется на его же триптих, известный под названиями «Сад земных наслаждений» или «Земной Рай» (с. 54-55).

На первый взгляд, его центральная часть представляет едва ли не единственную в творчестве Босха идиллию. Обширное пространство сада заполнено обнаженными мужчинами и женщинами, которые лакомятся исполинскими ягодами и плодами, играют с птицами и животными, плещутся в воде и — прежде всего — открыто и бесстыдно предаются любовным утехам во всем их разнообразии. Всадники длинной вереницей, как на карусели, едут вокруг озера, где купаются обнаженные девушки; несколько фигур с едва заметными крыльями парят в поднебесье. Этот триптих сохранился лучше, чем большая часть крупных алтарных образов Босха, и беспечное веселье, царящее в композиции, подчеркивается ее ясным, равномерно распределенным по всей поверхности светом, отсутствием теней, ярким, насыщенным колоритом. На фоне травы и листвы, подобно диковинным цветам, сверкают бледные тела обитателей сада, кажущиеся еще белее рядом с тремя-четырьмя чернокожими фигурами, там и сям расставленными в этой толпе. Позади переливающихся всеми цветами радуги фонтанов и построек, окружающих озеро на заднем плане, на горизонте виднеется плавная линия постепенно тающих холмов. Миниатюрные фигурки людей и фантастически огромные, причудливые растения кажутся столь же невинными, как узоры средневекового орнамента, который, очевидно, и вдохновил художника. Трудно не согласиться с Фрспгером, настойчиво убеждающим нас, что обнаженные любовники «мирно резвятся в спокойствии этого сада, обретя невинность растений и животных, и в обуревающей их чувственности нет ничего, кроме чистого ликования, ничем не замутненного блаженства». Да, и впрямь может показаться, что перед нами — «детство человечества», тот самый описанный Гесиодом «золотой век», когда люди и звери мирно существовали бок о бок, без малейшего усилия получая плоды, которые в изобилии дарила им земля.