| Having lived the greater part of his life in the country and in the closest relations with the peasants, Levin always felt in this busy time that he was infected by this general quickening of energy in the people. | Проживя большую часть жизни в деревне и в близких сношениях с народом, Левин всегда в рабочую пору чувствовал, что это общее народное возбуждение сообщается и ему. |
| In the early morning he rode over to the first sowing of the rye, and to the oats, which were being carried to the stacks, and returning home at the time his wife and sister-in-law were getting up, he drank coffee with them and walked to the farm, where a new thrashing machine was to be set working to get ready the seed-corn. He was standing in the cool granary, still fragrant with the leaves of the hazel branches interlaced on the freshly peeled aspen beams of the new thatch roof. He gazed through the open door in which the dry bitter dust of the thrashing whirled and played, at the grass of the thrashing floor in the sunlight and the fresh straw that had been brought in from the barn, then at the speckly-headed, white-breasted swallows that flew chirping in under the roof and, fluttering their wings, settled in the crevices of the doorway, then at the peasants bustling in the dark, dusty barn, and he thought strange thoughts. | С утра он ездил на первый посев ржи, на овес, который возили в скирды, и, вернувшись домой к вставанью жены и свояченицы, напился с ними кофею и ушел пешком на хутор, где должны были пустить вновь установленную молотилку для приготовления семян. Целый день этот Левин, разговаривая с приказчиком и мужиками и дома разговаривая с женою, с Долли, с детьми ее, с тестем, думал об одном и одном, что занимало его в это время помимо хозяйственных забот, и во всем искал отношения к своему вопросу: "Что же я такое? и где я? и зачем я здесь?" Стоя в холодке вновь покрытой риги с необсыпавшимся еще пахучим листом лещинового решетника, прижатого к облупленным свежим осиновым слегам соломенной крыши, Левин глядел то сквозь открытые ворота, в которых толклась и играла сухая и горькая пыль молотьбы, на освещенную горячим солнцем траву гумна и свежую солому, только что вынесенную из сарая, то на пестроголовых белогрудых ласточек, с присвистом влетавших под крышу и, трепля крыльями, останавливавшихся в просветах ворот, то на народ, копошившийся в темной и пыльной риге, и думал странные мысли. |
| "Why is it all being done?" he thought. "Why am I standing here, making them work? | "Зачем все это делается? -- думал он. -- Зачем я тут стою, заставляю их работать? |
| What are they all so busy for, trying to show their zeal before me? | Из чего они все хлопочут и стараются показать при мне свое усердие? |
| What is that old Matrona, my old friend, toiling for? (I doctored her, when the beam fell on her in the fire)" he thought, looking at a thin old woman who was raking up the grain, moving painfully with her bare, sun-blackened feet over the uneven, rough floor. "Then she recovered, but today or tomorrow or in ten years she won't; they'll bury her, and nothing will be left either of her or of that smart girl in the red jacket, who with that skillful, soft action shakes the ears out of their husks. | Из чего бьется эта старуха Матрена, моя знакомая? (Я лечил ее, когда на пожаре на нее упала матица), -- думал он, глядя на худую бабу, которая, двигая граблями зерно, напряженно ступала черно-загорелыми босыми ногами по неровному жесткому току. -- Тогда она выздоровела; но не нынче-завтра, через десять лет, ее закопают, и ничего не останется ни от нее, ни от этой щеголихи в красной паневе, которая таким ловким, нежным движением отбивает из мякины колос. |
| They'll bury her and this piebald horse, and very soon too," he thought, gazing at the heavily moving, panting horse that kept walking up the wheel that turned under him. "And they will bury her and Fyodor the thrasher with his curly beard full of chaff and his shirt torn on his white shoulders--they will bury him. | И ее закопают, и пегого мерина этого раздутыми ноздрями лошадь, переступающую по двигающемуся из-под нее наклонному колесу. -И ее закопают, и Федора подавальщика с его курчавой, полною мякины бородой и прорванной на белом плече рубашкой закопают. |
