Читать «Microsoft Word - ЛЕВ АННИНСКИЙ» онлайн - страница 32

Кук, Лаперуз и де Гама". "Ганнон Карфагенянин, князь Сенегальский, Синдбад-

Мореход и летучий Улисс". И рядом с титанами - Маркиз Карабас, прямо из

сказочки Шарля Перро, Валентин и Маргарита - не столько из Гете, сколько из

оперы Гуно, а также Синяя Борода, то есть маршал средневековой Франции

Жиль де Рец из книги Боссара, только что купленной в Париже...

Все это можно было бы уложить в круг чтения мечтательного гимназиста, из

Царскосельской гимназии (то есть из-под крыла Иннокентия Анненского) улетевшего прямо на Монмартр,- но экзотический горизонт сохраняется у

Гумилева и в зрелости: великолепная Басра, таинственный Занзибар, Тразименское озеро... Плач о Леванте, плач об Индии, плач о Персии, плач о

черной Африке. А на Венере, ах, на Венере...

Где Россия?

Нету. В четко очерченном, голографически рельефном театре видений

поражает внешняя скудость русской темы. И это при том, что тот же Анненский

чутко улавливает за "маскарадом" - "стихийно-русское искание муки". И

Георгий Адамович свидетельствует: "О России он думал постоянно". В стихе ее

нет. Это отсутствие, быстро замеченное современниками, заставляет их

приписать Гумилева скорее к "французской", чем к "славянской" почве, что, впрочем, для 1900-х и 1910-х годов отнюдь не звучит разоблачением, а

напротив, как бы и комплиментом , знаком признания "европейского уровня"

стиха.

Однако наиболее проницательные догадываются, что у Гумилева "нет" не

только России, но также "нет и античности".

Так что же все-таки есть?

Попробуем нащупать чисто эмоционально. Вот пейзаж из книжки 1910 года: Край мой печален, затерян в болотной глуши.

Нету прекраснее края для скорбной души.

Вон порыжевшие кочки и мокрый овраг,

Я для него отвлекаюсь от призрачных благ.

Что я: влюблен или просто смертельно устал?

Так хорошо, что мой взор, наконец, отблистал!

Страница 37

Тихо смотрю, как степная колышется зыбь,

Тихо внимаю, как плачет болотная выпь.

"Русь" не названа, но по "мелодии" это, конечно, неподдельная Русь. Пейзаж, довольно редкий у Гумилева, но тем более интересный с точки зрения ауры. Эта

аура - усталость на грани смертельной. Это покорность (вынесенная в заголовок

стихотворения). Это "траурно черное" окаймление. Это глушь, грусть, отречение от благ. Это мир, последовательно противостоящий всему, что

Гумилев признает и проповедует. Мир-антипод.

В излюбленном его мире царит - солнце. Ослепительное, всепоглощающее.

От первого опубликованного стиха (1902 год, "Тифлисский листок" - дикая

гордость перед отцом, готовящимся уже учинить экзекуцию над

шестнадцатилетним гулякой за пропуск гимназических занятий - только ради

"прорыва в печать" экзекуция отменена) - стихи бренчат подражанием то ли

Надсону, то ли Аполлону Майкову, но там уже - "свет беспощадный, свет

слепой..."

Свет, который огненным столпом проходит через тексты Гумилева до

пистолетной вспышки последнего мгновенья. Ясное солнце, загоревшееся, наверное, от рассыпанных искр Бальмонта, у Гумилева прожигает мир насквозь: костер, пожар, запекшиеся губы, рубины, и жаркая кровь, кровь, кровь...