Читать «Microsoft Word - ЛЕВ АННИНСКИЙ» онлайн - страница 22

все - обугленные завитки, кучки пепла, узоры праха - "Погорелыцина".

Лучшая поэма Клюева, самое великое, самое отчаянное, самое загадочное его

создание, отмеченное несомненным знаком гениальности,- выпадает из истории

литературы. Поэму находят полвека спустя после того, как она была написана и спрятана.

Впрочем, не спрятана. Клюев ее читал знакомым, поэма ходила по рукам. От нее и

гибель пришла. "Я сгорел на своей "Погорелыцине",- признал он уже в ссылке.

Оттуда же, из нарымской бездны, донеслись последние его строки: Я умер! Господи, ужели!?

Но где же койка, добрый врач?

И слышу: "В розовом апреле

Оборван твой предсмертный плач!"

Ошибся. Не в апреле его убили, в октябре. В октябре 1937 года, в томской тюрьме -

полупарализованного старика, молившего о пощаде, расстреляла какая-то местная

"тройка".

Оледенелыми губами

Над росомашьими тропами

Я бормотал: "Святая Русь,

Тебе и каторжной молюсь!.."

ВЕЛИМИР ХЛЕБНИКОВ:

"МОЙ БЕЛЫЙ БОЖЕСТВЕННЫЙ МОЗГ

Я ОТДАЛ, РОССИЯ, ТЕБЕ"

В 1908 году в Петербурге появляется тихий провинциальный студент, выросший на волжских кочевьях и вынесший оттуда не широкогульное

буйногласие, как можно было бы ожидать, а отрешенный взгляд "в никуда" и

застенчивость, граничащую с онемением.

С собой он привозит большую корзину стихов, и среди них такое

Страница 25

Россия забыла напитки,

В них вечности было вино,

И в первом разобранном свитке

Восчла роковое письмо.

Ты свитку внимала немливо,

Как взрослым вжимает дитя,

И подлая тайная сила

Тебя наблюдала хотя.

Символистская элита, собирающаяся в "Башне" у Вячеслава Иванова, имеет

некоторые основания отнестись к пришельцу со снобистским недоверием (а

податься юному дебютанту больше некуда). Во-первых - "вино вечности",

"тайная сила", заезженные романтические штампы. Во-вторых - дикий

синтаксис, выперший в финале оборотом чуть не в стиле капитана Лебядкина.

В-третьих - выкрутасные полупонятные слова: "восчла", "немливо"...

Но печать вечности проступает именно в мистической, необъяснимой

ПОНЯТНОСТИ немыслимых слов. В том, что дикий синтаксис не

останавливает поэта, сомнамбулически идущего к цели сквозь заросли

захватанной лексики. В том, что он ничего этого НЕ ЗАМЕЧАЕТ, ибо

всматривается "сквозь все" в какую-то свою тайну.

Впоследствии литературоведы, расшифровывая наследие Хлебникова, объяснят и бессвязность мысли, и сбивчивость речи, и дикую, а точнее, дикарскую, с точки зрения профессиональной гладкости, фактуру текста,- все

то, что Мандельштам назовет ДЕВСТВЕННОЙ НЕВРАЗУМИТЕЛЬНОСТЬЮ, и

без чего, однако, исчезнет то, что делает Хлебникова гением.

В кругу профанов он долго слывет юродивым блаженным, "идиотом от

Достоевского", но в кругу авгуров он признан гением сразу, и именно в самых

яростно-непримиримых, самых ревнивых, самых агрессивно-неприступных

кругах тогдашней словесности. Для символистов он странен, для акмеистов

темен - его поднимают на щит футуристы, они пишут его имя особо крупным

шрифтом на обложках коллективных сборников и кричат публике его стихи на

скандальных тусовках, потому что сам он читать стесняется. Он ходит где-то