Читать «Из лекций "Понятия монархии и республики"» онлайн - страница 2

статуей. Духовно-божественный состав царя является

художественно-объективированным; это то, чем царь должен быть; это его, заложенная в его сердце, потенция - его платоновская идея, предносящаяся ему

в небесах; или лучше - его аристотелевская энтелехия [(гр.) - в философии

Аристотеля целеустремленность, целенаправленность как движущая сила, активное начало, превращающее возможность в действительность] имманентная

его существу, но в данный момент созерцаемая им “в ы ну” [(др.-рус.) -

всегда, ежедневно] - в художественном образе идеальной статуи; понятно, что

молитва гласит - дай мне стать в жизни объективным идеалом царя - царем

праведным и совершенным, подобным Богу.

Ясно, что сердце царя может быть в руке Божией, должно быть в руке

Божией, призвано к этому - и в глубине своей уже находится в ней; но может и

обособиться. Именно эту сторону императорского существа римляне и называли

“noumen imperatoris” или “genius imperatoris”, т. е. умопостигаемая сущность

императора; именно ей ставили жертвенники и совершали возлияния. Как

указывает Ростовцев [Ростовцев Михаил Иванович (1870-1952) - русский историк

античности и археолог. После Октябрьской революции - эмигрант], genius - это

“творческая сила императора”, noumen - “божественная часть его существа”.

Историки устанавливают, что между римлянами и христианами-мучениками

до известной степени имелось взаимное непонимание, ибо христиане не хотели

молиться грешному человеку, к чему их вовсе и не принуждали; а римляне

возмущались на то, что христиане не хотят признать священную глубину

императорского призвания и императорской идеи как основу государственности,-

что христиане потом, начиная с Константина Великого, не только признавали, но даже еще с немалыми преувеличениями.

В Риме был обычай - говорить императору похвальные речи, в которых его

естество всячески превозносилось как богоподобное; казалось бы, превозносимому полубогу подобало бы слушать эти льстивые хвалы - сидя или

лежа. Однако в действительности это была не лесть, а нотация; проповедь; указание монарху на то, каким он должен и призван быть; это была хвала его

ноумену - и император всегда слушал эти речи стоя, почтительно стоя перед

своим ноуменом (Caesare stante dum loquimur [(лат.) - В то время как цезарь

стоит, мы славословим]).

Замечательно, что всюду, где этот двойной состав царского естества

упускался или забывался - и царь начинал воображать, что его земное естество

непогрешимо, а подданные или тупо верили в это, или льстиво уверяли его в

этом - всюду начиналось вырождение монархического правосознания, вырождение

и разложение монархии. Таково именно было положение в восточноазиатских

деспотиях.

Эти восточные нравы прошли через века и сохранились до XIX века.

Наполеон I видел их и сказал однажды поэту Лемерсье: если бы вы побывали на

Востоке, “вы увидели бы страну, где государь ни во что не ставит жизнь своих

подданных и где каждый подданный ни во что не ценит свою жизнь: вы бы

излечились от вашей филантропии” [Тэн, 66].

При таком положении дела оказывается, что у царя есть особое призвание