Читать «Immoralist. Кризис полудня» онлайн - страница 95

Юля поворачивает ко мне свое монументальной лепки лицо со стоящими вертикально бровями. Когда-то она подрисовывала их края чуть приподнятыми вверх, потом — повыше, а сейчас, в восемьдесят, она рисует две круто уходящие вверх черты, придающие ей сходство с огромной циничной бабочкой, придонной рыбой, морской звездой, обволакивающей своих жертв вывернутым наизнанку желудком — снутре. Если существует жизнь после смерти, то Юля обретет свое следующее «я» где-нибудь на дне Марианской впадины, аналоге ее квартиры, в которой изредка, раз в год, появляются другие придонные рыбы, и всех она знает наизусть, и все они плывут по долгим своим орбитам — неотвратимо, вечно.

— Зачем ты целыми днями пялишься в форточку? — спрашиваю я ворчливо. Я обижен на то, что Юля опять меня раскусила.

— Какая разница, куда смотреть, если смотришь внимательно? И вселенная, и этот двор существуют по единым законам. Я хочу усвоить эту закономерность раньше, чем она усвоит меня. Вот, смотри, — она манит меня к окну тлеющей сигаретой, — видишь, идет вьетнамка из швейного общежития? Она живет здесь давно, не выходя лишний раз за пределы двора, кажется простой, как амеба. Зарабатывает свои копейки всеми частями тела, тратит их в лавке в том же общежитии, русского языка не знает, «рота десять, пися пять», ей больше знать и не нужно, а заглянешь ей в глаза — там бездна. Это у нас, как блядь, так сразу — героиня, Соня Мармеладова, топор Мценского уезда. У нашей гулящей женщины в глазах все, что она пережила, а у этой вьетнамки — все, от чего она отстранилась. Ее и гулящей не назовешь: она не гуляет, она работает. Руки — чтобы шить, все остальное тоже идет в ход.

Юля тычет кончиком сигареты в пух, лежащий на цинковом подоконнике, как грязная овечья шерсть. Он тлеет, но никак не хочет загораться. У Юли толстые, уверенные пальцы с длинным малиновым маникюром. Я никак не могу представить эти руки, оперирующие глаз, но ведь оперировала, и хорошо, очередь к ней стояла.

— Ты знаешь о том, что я изменяла мужу? — она цепко ощупывает взглядом мое лицо и, увидев нужную реакцию, злорадно кивает. — Думаю, знаешь.

Знать-то я не знаю, где я, а где Юлина жизнь, но вполне могу это предположить: на матовой, раскрашенной вручную фотографии рядом с холеной полной красавицей Юлей невыразительный муж смотрится совершенно неуместно, изменить хочется даже не ему, а его. Я не помню его имени, в семейных разговорах он всегда фигурирует, как Юлин муж, семейные шепотки добавляют к притяжательному лишь один эпитет — повесившийся Юлин муж. Он удавился в ванной на шестидесятом году жизни, поговаривали, что из-за ее измен и удавился.

— Мы вместе учились, в то время женились быстро, временить со свадьбой в ожидании становления на ноги было незачем — в те годы вставали на ноги рано, а что ноги иногда подгибались, никого не волновало. Вот у него они и подогнулись.

Никогда не знаешь, какой удар ты можешь выдержать, а какой необратимо что-то сломит в тебе. Можно встать и идти после прямого попадания пушечным ядром, а можно умереть от чуть заметного удара в переносицу. Я легко мирилась с тем, что в целом он был подловат, не из выгоды, из мелкотравчатой трусости. Есть люди, которые не подлы изначально, но не в силах противостоять вовлечению себя в подлость чужую, и соглашаются, подписывают, молчат. Это все меня трогало мало: ведь только уважают за что-то, а любят — просто так. Любят и подлецов, и трусов, и самую ничтожную мразь — любят.