Читать «Immoralist. Кризис полудня» онлайн - страница 94

— Ты живешь страстями, а ведь все, что нужно от тебя человечеству — равнодушие.

Вова затерялся где-то в лесах под Выборгом, как и хотел. А я только лет через пять понял, что он хотел мне сказать. И с каждым годом осознаю его правоту все четче. Спасибо тебе, случайный ангел.

***

Перед отлетом мне нужно зайти еще в один дом. Если уж проводить инвентаризацию своих городов, то проводить до конца.

...Тополь растет под окном столько, сколько я помню этот дом. Из-за его ветвей мне не видна старуха, сидящая у открытого окна, но я знаю, что она там сидит — дождя сегодня нет. Я специально крадусь по бетонной каемочке подъезда, чтобы она не засекла меня на мониторе своего радара, заключенном в оконную раму.

Это глупо, это ничего мне не даст, кроме копеечной выгоды минутного превосходства над незыблемым законом природы, который гласит: «тетка Юля видит все», но я крадусь. На полном серьезе, закусив от напряжения губу, я пластаюсь по стене, чтобы не выпасть из зоны слепого пятна цепкого Юлиного ока. Так иногда дети с обращенными внутрь, замкнутыми лицами старательно перешагивают трещинки асфальта, сузив сознание, увеличив масштаб суеверия до единственно важной задачи.

Юля не запирает дверь, и я предвкушаю миг триумфа: сейчас я подкрадусь к ней и скажу в ухо: «Бу!». Но все тщетно: про мою привычку красться под балконами Юля прекрасно осведомлена, в подъезд больше никто не заходил, соседские двери не хлопали, и вот, не поворачивая головы, она опережает мой возглас ровным, глухим голосом, игнорируя такие мелочи, как приветствие.

Не выделяя интонацией вступления, как будто до этого она проговаривала текст про себя, а теперь просто включила звук, она говорит:

— Сначала он был крохотным деревцем, которое муж посадил на субботнике, потом с меня ростом, а теперь эта сволочь добралась до моего окна и портит мне жизнь. — Старуха смотрит на тополь и чихает в его сторону с обреченной ненавистью.

Ей надо кого-то ненавидеть, и жертвой она назначила тополь.

— Кто-то из профессуры говорил, что аллергии на тополиный пух у людей не бывает, а реакция идет на что-то другое. У людей, может, и не бывает, а у меня есть. Уже неделю я чихаю целыми днями, и значит, на дворе — июнь. Мое время упорядочивают болезни, разбивая его на сезоны: весна и осень — ревматизм, лето — аллергия, зима — бронхит. Мой календарь постепенно становится все подробней, в нем уже проглядывают отдельные месяцы. Когда в нем можно будет различить все триста шестьдесят пять дней, я умру — мое время заполнится до конца, в нем уже нельзя будет двигаться, я стану рыбой, застывшей в заливном, намертво увязшими в земле корнями бальзамического тополя, трепещущего листьями прямо перед моим носом. В июне меня спасают только «эти летние дожди, эти радуги и тучи, мне от них как будто лучше» — да не как будто, а лучше. Ливни прибивают пух к земле, но в дождь я не могу сидеть у открытого окна, не могу ощущать себя встроенной в жизнь аквариума нашего двора глубоководной рыбой, видящей лишь ограниченный участок дна, но видящей его подробно, знающей досконально.