Читать «Голос и ничего больше» онлайн - страница 103

Тот факт, что институты зависят от неотъемлемых нарушений законов и записанных норм, является предметом всеобщего опыта, и в этом, безусловно, нет ничего подрывного. Бахтин описал длинную карнавальную традицию, в какой-то мере до сих пор живую в некоторых наиболее патриархальных обществах, основывающуюся на предписанном нарушении всех социальных кодов, которое, однако, ограничено особенными периодами и пространствами — институционные нарушения функционируют карнавальным образом, сохраняя «нормальную» работу закона в качестве его внутреннего «извращения», которое поддерживает его правила. Нарушение действует так, что оно не может быть высказано публично, его привлекательность заключается в том, что оно предлагает дозу наслаждения, наслаждения греховного, чтобы в некоторой степени компенсировать строгость, требуемую законом, но это видимое снисхождение делает его еще более прочным и снабжает «избытком власти». Другой еще больше господствует посредством нарушений правил, хотя он, кажется, их подрывает, и мы еще больше попадаем в его заколдованный круг³⁷. С другой стороны, «этический голос» чистого высказывания предполагает изме-

рение Другого, который не дает гарантий и ограничивает его нехватку.

Таким образом, если «голос разума» достигает положительного существования — если он становится, так сказать, сильным, — то он превращается в извращение разума сверх-я. Лакан уже в семинаре 1 сформулировал другой свой выдающийся девиз: «Сверх-Я — это одновременно закон и его разрушение»³⁸. В этой оборотной стороне закона мы можем услышать эхо прародителя — тень, которая всегда будет следовать за законом и тревожить его. Если во фрейдовском сценарии закон был установлен убийством первобытного отца, если речь шла о законе мертвого отца, то есть его имени, то проблема в том, что отец никогда не был полностью мертв — он выжил в виде голоса (в этом и заключается функция шофара)³⁹. Голос предстает как часть отца, которая не совсем умерла, он вызывает фигуру наслаждения и таким об-

разом предлагает уклон в сторону нарушения закона, основанного на его имени. Нет закона без голоса⁴⁰, и разделительная линия пусть и тонкая, но решающая: если сверх-я есть дополнение закона, его тень, его мрачный и непристойный двойник⁴¹, то мы должны добавить, что альтернатива или размыкание между ними двумя не исчерпывающие — голос морального закона в промежутке между ними не совпадает ни с одним из них.

В заключение нашего короткого исследования этики голоса мы можем увидеть, что голос играет ключевую и определяющую роль, которая ставит его в двойственное положение. Голос, поддерживающий моральный закон, был назван божественным всей традицией от Сократа до Руссо, не обойдя даже Канта, и этот трансцендентный божественный голос был в то же время локализован в самой внут-

ренней сердцевине субъекта. С Хайдеггером этот голос был сведен к своему минимуму: открытию к радикальной чужести, открытию к Бытию, призыву, заслоняющемуся от самоприсвоения и саморефлексии, чему-то, находящемуся за пределами всего существзчощего, в области странности. То, что есть общего у всей этой традиции, — это тот факт, что голос исходит от Дрзггого, но речь идет о Дрзггом внутри. Этический голос вовсе не голос субъекта, не в его компетенции находится его усвоение и контроль, хотя автономия субъекта и зависит от него полностью. Но он и не принадлежит просто-напросто Другому, даже если и происходит от него: он принадлежал бы Другому, если бы можно было его свести к положительным указаниям, если бы он не был простым открытием или высказыванием. (Используя упрощенные кантовские понятия, можно было бы сказать, что раз}гм принадлежит Другому, но не его голос.) Голос исходит от Дрзтого, не будучи его частью, он скорее Заказывает на пустоту в Дрзггом, очерчивает ее, не придавая ей положительной консистенции/плот-ности/постоянства. У него нет качеств, и все же он не может быть обойден.