Читать «Дневник читателя» онлайн - страница 64

На такую, как говорится, постановку вопроса тоже обижаться не приходилось: искусственное общество потребовало икусственного искусства. Собственно принцип переустройства России по более или менее социалистическому образцу – с той самой разнесчастной России, где поголовно не знают грамоте, но отлично знают, что такое «ежовые рукавицы», где достаток приходит неправедными путями и в обычае нищета, – предполагал, по меркам ХХ-го столетия, сверхъестественные приемы, как-то хищническое использование природных богатств, распространение мистического страха перед внезапной карой, а также рабский труд промышленного рабочего, крепостную зависимость крестьянства на новый лад, и посему нимало не предполагал хотя бы зеркального отражения действительности, ниже аналитического уклона, который представлялся большевикам прямым покушением на государственные устои. И совершенно напрасно: русские люди из тех, что читают книги, гораздо культурнее, нежели полагали большевики, и соблазнительная трагедия Свидригайлова, как известно, отнюдь не подвигла народ на массовый суицид, те же русские люди, которых легко склонить к коммунальной склоке и кровавому мятежу, книг, как правило, не читают, и, таким образом, их безвредность для дела социалистического строительства должен был бы обеспечивать не цензурный надзор за изящной словесностью, а непосредственно карательный аппарат. Но у кремлевского клира своя арифметика: на первых порах сгоряча выдумали «пролетарскую культуру» в противовес культуре как таковой, неспособной воспитывать фанатиков и борцов, потом как-то сообразили, что пролетарской культуры не может быть, а может быть культура, адаптированная сообразно возможностям рабочего человека, и ухватились за теорию «социального заказа», сочиненную Осипом Бриком, учредили корпус «попутчиков» – это те, кто симпатизировал линии большевиков, но все же владел пером, – раскассировали орду пролетарских писателей – это те, кому Бог дал только симпатизировать, – и, в конце концов, остановились на снах Веры Павловны как на единственно допустимом алгоритме художественного освоения мира и, в частности, чародейства писательского труда.