Читать «Дневник читателя» онлайн - страница 66

Впрочем, новая государственная литература исходила из того же, из чего исходит любая литература: поэзия – модель души, проза – модель жизни, даже если она, на первый взгляд, не имеет с жизнью ничего общего, как, например, ничего общего с солнцем не имела бы модель солнца, а все тебе стекляшки да проводки, – посему прозе социалистического реализма ничто не мешало подняться над прозой жизни и целенаправленно выхватывать из нее признаки качественно нового бытия, укрепляющие читателя в краснознаменной вере, навевающие ему «сон золотой», особо драгоценный для Первых Поводырей, ибо дорога «к правде святой», вопреки ожиданиям и расчетам, выдалась приключенческой, колдобистой, местами вовсе не проезжей, вообще «довольно фантастической».

С точки зрения чистой теории, ничего зазорного в этой системе нет. И даже социалистический реализм стоит в ряду обыкновенного, если алгоритмически рассуждать, наравне с классицизмом и романтизмом, которые не выходили за рамки нормы «порок наказан, добродетель торжествует», наравне со славянофильским и демократическим направлениями в литературе, которые свято блюли так называемую народность, наравне с критическим реализмом, который норовит в каждый горшок плюнуть, – один только буржуазный, или, по-русски говоря, обывательский, реализм стоит особняком и в четвертой позиции, потому что он призван изображать занимательные пакости, привлекательных негодяев, уголовщину под сладким соусом, словом, всяческое скотоложество с уклоном в гомосексуализм. И даже к забубенной социально-политической ограниченности большевистского эстетического учения особых претензий нет, если казуистически рассуждать, поскольку оно основывается на том, что большевизм есть окончательная правда и предел человеколюбия, следовательно, сочинять против платформы большевиков означает сочинять в угоду влиятельным силам зла. И даже в эпоху Красной империи не могло быть иной литературы, кроме литературы социалистического реализма, ибо только она была органична пафосу новизны, свершений и того победительного чувства, который охватил многомиллионную нацию коммунистов; уж какой тут водевиль, когда в одночасье ликвидировано нищенство, правила хорошего тона, звания и чины, уж какой тут плач Ярославны, когда гений Малевич в качестве комиссара изящных искусств разгуливает по Витебску с маузером на боку, а граф Зубов сам у себя реквизировал родовой дворец под выставочные залы, уж какие тут копания в потемках мятущейся души, когда велением из Кремля введено всеобщее начальное образование, в ударном порядке реформирована орфография, алфавит, календарь, святцы и само почасовое движение Земли вокруг Солнца, точно в Кремле сидит Саваоф, а вовсе не бывший семинарист, выгнанный из философского класса за курение табаку. И даже не нужна была тогда иная литература, если принять в расчет анестезирующее действие социалистического реализма против бедности, страха и злых олухов у государственного руля. Вот как невозможно прочитать на стене общественного туалета лирические стихи, так невозможна была при большевиках всякая иная литература, и, значит, бессмысленно было требовать от этих башибузуков цензурных послаблений, тем паче свободы слова, на чем сломалась не одна человеческая судьба, а следовало уж сразу пасть всем миром на колени и учтивым образом попросить: «Уйдите, Христа ради!» – тогда еще оставалась бы какая-то надежда на результат. Тем не менее принцип социалистического реализма нисколько не отрицал возможности появления новых шедевров вроде «Поучения Владимира Мономаха» или эпопеи «Война и мир».