Читать «Дневник читателя» онлайн - страница 85

Итак, в каком направлении развивается наш язык, – на этот счет существуют некоторые догадки, но даже на уровне предположения очень трудно решить вопрос, почему он развивается и зачем. Видимо, ни почему, видимо, ни зачем. По крайней мере, течение языка отнюдь не зависит от человека, а скорее человек зависит от течения языка. Ведь наш преподобный хомо сапиенс даже и не развивается, а в лучшем случае среди людей отчасти уменьшается прослойка людей вполне, и человеческое общество, кажется, не развивается, а находится в вечном броуновском движении, мечется искони от тирании Сарданапала к тирании Иосифа Джугашвили, от демократии римского образца к демократии британского образца. Так вот поскольку ничто не развивается, а язык развивается, разумно будет предположить, что Бог есть. Почему эта гипотеза представляется нам разумной: потому что по умственным возможностям современного человека Бог есть слово, Библия так и речет, исходя из умственных возможностей человека, – «Сначала было слово, и слово было у Бога, и это слово был Бог», потому что нет ничего до такой степени отрешающего нас от живой природы, до такой степени обличающего в нас божественное происхождение, как завещанное нам слово, потому что язык есть магический аппарат, превращающий идеальное в материальное, как Бог превращает в материальные деяния идеальную свою волю. Бог – существо вечное и бесконечное, то есть бытующее вне развития, но зато развивается наше понятие о Боге, от Макоши до Христа, от веры в слово до веры в дело, от Спасителя, понятого как красота, до Спасителя, понятого как смысл. Следовательно, течение языка находится в прямой зависимости от расширения общечеловеческих возможностей познания тайны тайн. Скорее всего дальнейшее развитие нашей речи будет склоняться в сторону все большей и большей евангеличности, именно простой образности, предельной смысловой емкости, вообще математической строгости, которая позволяет сформулировать промежуточный продукт постижения тайны как поговорку, кратко и глубоко; правда, из языка уйдет самодовлеющая эстетика и драгоценный, но необязательный, в сущности, колорит.

А всего было бы лучше, если бы постепенно прекратилось течение языка, поскольку дальше может быть только хуже. Ведь и теперешняя наша литература даже в самом утонченном переводе не вполне доступна для чужака, и оттого по-прежнему мы как бы таим в себе загадку, которая интригует культурного чужака, хотя вся загадка состоит в том, что мы не знаем, чего хотим. Ведь и так нам известно о Боге много, может быть, слишком много, больше того, что необходимо для спасения наших душ. И покуда еще русское слово властно над человеком, по крайней мере, у нас можно избежать насильственной смерти, если убийце сказать «браток». И коли мы чем-то интересны самим себе, так только тем, что способны часами упиваться родимой речью независимо от того, насколько свежа и ветвиста мысль, стоящая за словами, а просто знай себе говорим ночь напролет, пока не поляжем, где кто сидел, под воздействием известного сопроводительного напитка. У нас потому и трудно найти такого психически нормального человека, который в молодости не баловался бы пером, у нас потому и писателей как собак нерезаных, что русский язык – готовая литература, и неокрепшее сознание верит в то, что от себя ничего особенного не приходится сочинять, что, как ни пиши, все равно выйдет «Война и мир».