Читать «Два детства» онлайн - страница 33

И шумит и гудит, Мелкий дождик идет. А кто меня, молодую, Кто до дому доведет?

Мать бросает рубаху, выхватывает меня из-за стола за руку.

— Песня-то какая! Мужика на круг надо, чтобы музыка не пропадала!

Я не умею плясать, стучу ногами в пол, как молотком по гвоздю, а мать ходит вокруг меня на носках, руки франтовато на боках, обутки частым шепотком выговаривают слова песни. Хомут у порога разбросил от удивления гужи, как руки, — вот-вот хлопнет в ладоши и пойдет по кругу.

— Анна, что это тебя подхватило? — строго спрашивает бабушка. — К чему вертеться? Вечерки прошли.

— Не могу, мамынька, усидеть, когда весело играют: вся музыка в ноги опускается, — виновато отвечает мать, берясь за рубахи.

— Не знаю, как жить будете. Все у вас люльки-присказульки под бандурку заводятся. Пора уже остепениться. Время — пост, пора про бога подумать.

Тренькнула балалайка, закачалась на гвозде. Отец выпрямился под потолок, повернул голову к печной занавеске.

— Про бога вспоминать есть кому, а о жизни я думаю, — сказал он сдержанно. Вспыхнувшее волнение заплескалось в глазах. — Думаю о ней на пашне, в пригоне, возле хомута. Пошто люди долго у ней в запряже ходят? Кто нас охомутал, а про Егора Комакина, Тереху да Зыкова забыл? Одни в оглоблях шагают, другие плеткой стегают. Умнее они других или ловчее?

— У кого нет ума, — тому на бок сума, — твердо выговаривает за занавеской бабушка. — Бога забывать стали, — вот жизнь и путается, порядок разлаживается. Народ теперь пошел, что грех подумать, срам сказать.

— А я так вывожу, что у бога память короткая. Ты, мать, прожила в соседях у бога, худым словом его не обесславила, а дал же он тебе меня, непутевого. За какие грехи?

— Мать не чтишь — бога не тронь! Он тебе дороги не переехал.

— По нашим дорогам ему тряско, оттого он нас обегает.

Отец поглощен мыслями, не шевелится, а в голове у него кипит.

— Живем рядом, а в жизни каждый карабкается в одиночку. Кто выплыл — рад, отдувается, кто захлебнулся — на дне мается.

— Уж не собираешься ли над жизнью-то верховодить, по своему норову повернуть?

— Одному ладить надсадно, сообща надо.

Замолчал, ерошит волосы. Ждет, каким словом стрельнет из-за занавески бабушка. Мне трудно понять серьезность происходящего, но по настороженным глазам матери, по неподвижной печной занавеске вижу, что неладное в семье началось.

— Мужики задумали коммуну, — растягивает слово отец, — так я туда… Ты, Анна, как?.. Как скажешь?

У матери с колен брякнули ножницы, бабушка открыла занавеску, Отец глядел на мать, ждал поддержки, чтоб сделать решительный шаг.

— Страшно выговорить, — отвечает мать, глядя на печку.

— Поначалу всякое дело несвычно. Боязно с торной тропки шагнуть в траву босой ногой: вдруг какая гадина шваркнет! Страшно, когда один, одного страх спятит, а нас будет много. Время клонит к тому, чтоб запрячь жизнь в корень.

Отец рассказывает, что уже собираются мужики у Егора Блинова, Василия Титова, толкуют о коммуне, обговаривают устав жизни, приглашают послушать. Облюбована земля, но общество супорствует. Для такого дела оттягают! Соберем все хозяйство в кучу, сообща посеем, уберем. Машиной пахать будем и молотить! Жить будет легче. Распрямится человек, оторвется от своей борозды, поглядит на мир, — и сил у него прибавится!