Читать «Лекции о литературе. Диалог эпох» онлайн - страница 139

На протяжении всей повести Хаджи-Мурат постоянно дается нам в следующих сопоставлениях: он и немирно-мирные горцы Махкета; он и Воронцов; он и русские солдаты; он и два правителя; он и жернова власти, которыми смолота жизнь человеческая; он и Бутлер; он и Назаров и т. д.

Это тоже проявление «смело накладываемых теней», принципа контраста, о котором шла речь ранее. Поэтому писатель и использует один из основных законов этой диалектики (отрицание отрицания), и богатый внутренний мир Хаджи-Мурата начинает воплощаться во внутреннем мире всех тех, кто так или иначе связан с ним по мере развития действия, но существует этот мир в сознании окружающих его людей уже как «снятый».

Так, в 15-й и 19-й главах идет явное сопоставление двух правителей. Причем и там, и здесь затрагивается, так сказать, женский вопрос. Неудачная любовная интрига Николая I накануне в маскараде повлияла на его решение относительно Хаджи-Мурата. Приблизительно так же кончается и эпизод с Шамилем, его взаимоотношения с Амнет.

Общим также является наитие Николая, которое осеняет императора в момент принятия важного решения, и беседа с пророком в случае с Шамилем.

Для полного уничтожения тиранов Л. Толстой применяет свой знаменитый прием нарочитого оглупления того, что им описывается. Флигель-адъютант в покоях Николая I ступает так плавно, «что полный стакан воды, поставленный ему на голову, не пролился бы». Перед нами не что иное, как знаменитое фокусничество, процветавшее при дворе русского царя, о котором писал еще М. Гершензон. Деталь со стаканом воды очень важна. Это не просто сравнение, а зримый образ. И образ этот вполне вроде бы никак не вяжется с общим настроением сцены (почитательность и подобострастность), а все в совокупности образует картину безумного мира.

«Диалектика души» здесь проявляется в спонтанности авторского сравнения. Это взгляд такого же простого и естественного человека, как и сам Хаджи-Мурат. То же самое можно сказать и об эпизоде с Амнет: «Она видела, как он (Шамиль. – Е. Ж.) вышел и как входил в ее комнату, отыскивал ее, и нарочно не пошла к себе. Она долго стояла в двери комнаты. Зайдет и, тихо смеясь, глядела на белую фигуру, то входившую, то уходившую из ее комнаты. Тщетно прождав ее, Шамиль вернулся к себе уже ко времени полуночной молитвы» (35, 90).

Такие «жмурки» с женщиной для горца, а тем более для имама, устами которого говорит якобы сам аллах, не менее дики и необычны, чем стакан воды на голове флигель-адъютанта в покоях Николая I. Если в эпизоде с царем рассказ ведется от лица современника, близкого самому Л. Толстому по своим взглядам и убеждениям, то в эпизоде с Шамилем рассказ идет от лица горца, но мнения этих людей в целом совпадают. О таком соединении в поведении разных героев, и, в частности, Хаджи-Мурата, свидетельствует хотя бы тот факт, что в первом случае повествователь, как человек искренне преданный христианской морали, осуждает многоженство Николая, во втором случае осуждается не само многоженство, а только недостойное имама поведение, осуждается его слабость перед женскими чарами. Как мы видим, повествование в обоих случаях построено на противоречии между тем, что считает хорошим, порядочным Николай I или Шамиль, и между тем, что действительно является таковым с точки зрения нормального естественного человека, то есть Хаджи-Мурата.