Читать «Лекции о литературе. Диалог эпох» онлайн - страница 138

Перед нами не что иное, как проявление принципа «смело накладываемых теней» (54, 97, запись от 7 мая 1902 г.). Это и есть признание автора в том, что все его художественные средства направлены на то, чтобы как можно глубже раскрыть внутренний мир героя, более того, это также признание в авторской установке на творческую активность читателя. Контраст, который неизбежно возникает при «смело накладываемых тенях», предполагает всегда особую яркость, особую выразительность изображаемого, предполагает то, что изображаемое должно сказать все само за себя, истина самоочевидна.

Но самоочевидность не предполагает упрощенности. В поздний период творчества Л. Толстой не стал смотреть на внутренний мир человека более упрощенно, схематично, он просто пришел к выводу о том, что сложные процессы души можно выразить в более простых формах, в виде наглядного и самоочевидного контраста в описаниях природы, случайного соединения событий в повести, с помощью тщательно продуманной системы художественных деталей и т. д., то есть с помощью всех художественных средств в целом.

Эти компоненты помогают в своей совокупности дать достаточно глубокое представление о внутреннем мире героев, которые чужды самоанализу. И вместе с тем избежать раскрытия души как бы извне – в авторских характеристиках. Он всею совокупностью указанных средств добивается эффекта приобщения читателя к чувствам и мыслям героев. Психологизм возникает от как бы «помимо психологического воплощения». Об этом эффекте по другому поводу верно заметил С. Шаталов: «Анализа в собственном смысле (от автора) как будто бы и нет, а впечатление о совершающемся в душе персонажей складывается отчетливое… Происходящее во внутреннем мире персонажа, не раскрытое явно или не до конца раскрывшееся в его признаниях, оставшееся как бы за поступками, в не названных и в логически не определяемых связях и отношениях, – все это, помимо авторского анализа, как бы само по себе возбуждает сходные чувства, мысли во внутреннем мире зрителя».

* * *

Нельзя сказать, что Л. Толстой вообще лишает своего героя внутреннего монолога. Но другое дело, что прямо высказаться своему герою он дает только однажды, а во всех остальных случаях внутренний монолог в привычном его виде заменен несобственно-прямой речью, передающей в конечном счете только общий рисунок, внешние очертания самого процесса мышления без каких-либо глубоких попыток проникнуть в истинную причину возникновения того или иного чувства, мысли. И дело здесь не только в особенностях психологизма позднего Л. Толстого, а в особенностях психологизма именно данной конкретной повести. Так, например, психология Полторацкого, Бутлера или Николая I, тоже фиксированная, зачастую передается не непосредственно самими героями, а словами автора, но принципиальное отличие психологии этих героев от психологии Хаджи-Мурата заключатся в том, что в случае, например, с Николаем I писатель постоянно стремится дать наглядную и непосредственную мотивировку любого его поступка, любой мысли и нарочито избегает этого в случае с Хаджи-Муратом.