Читать «Давно, в Цагвери...» онлайн - страница 28

И вот я схватила со стола разрезной для книг ножик из слоновой кости, чудесную изящную вещицу — стебелек, по которому кралась мышь-полевка, — и, движимая совершенно необъяснимым чувством, то ли любопытства, то ли беспричинной злости, швырнула нож в пламя. К счастью, папа успел его выхватить. Зачем, почему я это сделала — не знаю. Мне было, правда, тогда всего три года, но Тата вспоминает об этом моем поступке как о великом грехопадении. Стоит мне появиться на ее половине, она принимается неотрывно следить за мной своими строгими блестящими глазами.

Чаще всего она сразу же усаживает меня на тахту и кладет мне на колени тяжелый, в шелковом зеленом переплете альбом или книгу с картинками — так меньше шансов, что я примусь шнырять по комнате и хватать все, до чего смогу дотянуться. Нередко вместе с Татой я перелистываю страницы альбома с открытками — видами городов, где она когда-то побывала. В молодости бабушка Тата немало попутешествовала. С детства и на всю жизнь врезались мне в память живописные виды Швейцарии и Австрии. Я оказалась там уже взрослой и все не могла отделаться от странного чувства знакомости — словно когда-то уже гуляла по этим зеленым взгорьям, словно в прошлом уже любовалась розовыми и снежными в солнечном свете вершинами, неправдоподобной синью озер… Запомнилось мне в альбоме и изображение фигуры каменного льва, пронзенного копьем, — из страдальчески полузакрытых глаз его струились слезы. Таким же плачущим и несчастным обнаружила я этого льва, распростертого в гроте городского сада в Люцерне много лет спустя. Я долго стояла перед поверженным каменным зверем, пораженная непередаваемым чувством давнего к нему сострадания…

В комнате бабушки Таты на стенах, не занятых книжными полками, — фотографии, портреты, картины. Меня особенно волнует одна — от нее веет одиночеством, обреченностью, гибелью. Несмотря на страх, который картина вызывает, она тянет к себе, привораживает. Я подолгу смотрю на нее, не могу оторваться.

На фоне багрового, словно окровавленного, заката к острову, поросшему кипарисами, подплывает лодка, на корме неподвижно застыла фигура в темном одеянии. Как-то я сказала Тате, что боюсь ее.

— Да-а? — как-то странно протянула она и посмотрела на меня с удивлением и, будто оберегая от чего-то, прижала к себе. — Это очень известная картина. Художника Беклина. Я расскажу тебе о ней когда-нибудь позже…

Тогда я не могла объяснить бабушкиного замешательства и лишь несколько лет спустя, прочитав под картиной ее название — «Остров мертвых», кажется, кое-что поняла.

Я люблю слушать, как Тата рассказывает о запечатленных на фотографиях бесчисленных родственниках. О, они весьма любопытны, эти двоюродные и троюродные тетушки в традиционных головных уборах кавказских женщин — белые кисейные накидки, из-под которых ниспадают на плечи черные локоны. Правда, все они кажутся на одно лицо — одинаково большеглазые и большеносые, с густыми черными бровями. О многих Тата говорит коротко и грустно: «Она, девочка, умерла», или: «Ее уже нет в живых» — и упоминает какой-нибудь далекий год, когда меня даже на свете не было… И мне тоже становится грустно…