Читать «Цыганский роман» онлайн - страница 184

Он произнес отчетливо настоящее имя Виленской.

— Да. Трунов потребовал, чтобы ему вернули его фамилию.

— А зачем? Он там, на кладбище, говорил, что у него, может, и сейчас чужая фамилия.

— Понимаешь, мы ему присвоили данные одного деда. Старик помер, а фамилию передали Трунову. Но он поднял крик: я, мол, пленный, мне хлеба не сто граммов положено! Вот что менялось с переменой фамилии. Небось и там, на кладбище, откалывал номера?

Я молчал. Глазунов усмехнулся и сказал:

— А что, если мы его накажем?

— Как? Он же и так хлеб получает как все цивильные, а на самом деле — военный!

— Нет, тут другое дело. Мне завтра к Дворянинову идти. Дела кое-какие накопились. Думал Гришку прихватить, но он говорит лишнее. Придется ликвидировать.

— То есть как это? — удивился я.

— Не очень-то это, конечно, просто, попотеем. И ты в том числе. Пойдешь завтра со мной к Дворянинову. Поговорим с шефом. Ну-с, до завтра. Я надеюсь, тебя не нужно предупреждать о скромности. Ты ведь от Телегина, если не ошибаюсь?

— Да. Я давно хотел вас о нем спросить…

— Потом. Не время.

И он ушел, постукивая каблуками маленьких, совсем детских ботинок.

«Ликвидировать»! Ничего себе! Впрочем, Глазунов — жесткий человек!

XIX

Мы с трудом тащили тележку — дорога на Лысую гору была не из легких, и, может быть, впервые я понял, почему этот район города назывался горой. До войны никто не ходил сюда пешком, трамваи одолевали пологий склон постепенно и незаметно; и только сейчас, когда за спиной, словно утюг по мокрому белью, двигалось сооружение на ржавых колесах, я почувствовал, что это такое — взбираться на гору.

Я не понимал, зачем мы тянем в гору пустые бидоны, но Глазунов объяснил. Оказывается, у жены профессора хранилась краска, которую Дворянинов «зажал» еще до войны. Она вообще уже могла испортиться, но профессор «сам не гам и другим не дам». Глазунов рассказывал это так, будто он лично когда-то не получил эту самую краску, но теперь, когда Дворянинов назначил его «сидеть на филиале», старику придется раскошелиться!

Глазунов считал, что профессор ни о чем, кроме себя, не думает: его жена была несчастным человеком, он загубил ее жизнь. В молодости она подавала надежды как пианистка, но какие же концерты могут быть у артистки, если муж всю жизнь таскал ее по земским больницам, а вершиной его карьеры стал областной город! Дворянинов будто бы утверждал, что вдали от начальства он чувствует себя лучше, может делать все, что хочет, и практику имеет наиразнообразнейшую.

И этот чудак не побоялся пойти в немецкую комендатуру и вступиться за «лысогорских зэков» — военнопленных, которых немцы держали в помещении бывшей тюрьмы. Пленные умирали в камерах и прямо во дворе, потому что нагнали их туда великое множество. Люди страдали от ран, голода и дизентерии. И тогда профессор пошел к коменданту и предложил ему поставить его, дворяниновскую больницу на обслуживание пленных, что могло дать определенные результаты, так как здоровые пленные лучше работали, а профессор обещал давать немцам как можно больше здоровых людей. Дворянинов сам отбирал по камерам и среди тех, кто валялся на плитах двора, раненых и больных, снова нажил себе уйму врагов: старик был строг и «сачков» не брал. Осуждали Дворянинова и в городе, когда видели, как на «доходягах» пленных немцы таскали воду. «Спасать, чтобы гонять, как скотину?» — возмущались те, кто не любил профессора. И даже когда Дворянинов явился на базар, чтобы собрать пищу для военнопленных, кто-то швырнул в него соленым огурцом — не пожалел продукта! Люди решили, что харчи Дворянинов собирает для себя и своей семьи, а того никто не видел, как жена Дворянинова чистит своими тонкими пальцами пианистки гнилую брюкву для пленных. Не знали, что дочка профессора пошла с ним в комендатуру в качестве переводчицы, так как в совершенстве владела немецким языком. Путали люди: утверждали, что это супруга Дворянинова знает немецкий, потому что она — скрытая немка. Зачем она стала бы скрывать это от немцев, не мог объяснить никто, но говорили, что потому-то и не арестовал комендант все семейство, когда они явились с дерзким предложением.