Читать «Идиллии» онлайн - страница 63

С беженцами возвращается и разбитое войско. Тут на носилках несут раненых, там целая толпа гонит перед собой верблюда, а он, изогнув шею, высоко поднял свою маленькую голову, словно видит за холмами далекие родные края.

Обвисшие мешки под глазами старого ходжи увлажнились, подкатил комок к горлу, и он отвернулся и перевел взгляд на море. По ровным медным водам Босфора протянулась вереница лодок, в каждой лодке — гроб: мертвецы вслед за живыми устремились к тому берегу… Гребцы дружно опускают весла, одна за другой лодки переправляют павших за веру в Город Мертвых, туда, где кипарисы льют изумрудные скорбные тени на мраморные надгробия и где благочестивый мусульманин, совершив омовение, садится каждый вечер у могилы и предвкушает сладости вечной жизни. Каждому правоверному осталась одна-единственная последняя воля — по скончании этой жизни почивать в земле прадедов-мусульман — на ней не возвышаются холмы из человеческих костей и нивы ее не перепахивают ядра.

Набожные голоса муэдзинов затихли в ясной шири неба, по краям сиреневых облаков бледнеют краски вечерней зари, только смутный шум и гомон беженцев и солдат доносится из городских кварталов.

Селим-ходжа собрался с духом и начал протяжным голосом: Аллах велик… нет бога кроме бога…

Но это была не та, исполненная веры, победная песня, которую правоверные столько лет слышали от старого ходжи Айя-Софии: это была словно мольба сквозь слезы, последний призыв мусульманина к аллаху, который отвратил глаза свои от него и от его народа. И как только он кончил, он вытер рукавом ватного халата выступившие на глаза слезы и стал медленно спускаться по крутым ступенькам минарета вниз к мечети.

Всегда после вечерней молитвы старый ходжа снимал остроносые туфли перед порогом мечети и, войдя в нее, обходил одну ее сторону — другую в это же время обходил его помощник муэдзин, и на возвышении, как раз перед бывшим алтарем неверных, оба встречались, поворачивали назад, притворяли тяжелые двери и расходились.

В Айю-Софию Селим-ходжа был приведен безбородым юношей — теперь его длинная борода и подстриженные, пожелтевшие от табака усы наполовину поседели, но все же он еще затягивает широким зеленым поясом всю свою грудь и, когда идет, тонкий стан его гибок, как тополь. Вся осанка его говорит, что родом он из Смирны, — его прославленные предки переселились сюда в незапамятные времена, за верность и отвагу Диван приблизил их к себе, и все двери для них открылись. Поэтому матери не пришлось повторять свою просьбу — чтобы было дозволено ее сыну посвятить себя аллаху, — место ему было готово. С самой верхней площадки минарета разливался его ясный голос над семью холмами Стамбула, и каждый день, со свежим дыханием зари и в мягких вечерних сумерках, песнь его разносилась над раскинувшимися дворцами. Добрая улыбка трогала губы его духовного отца, престарелого ходжи этой мечети, когда ранним утром звучал певучий голос Селима с минарета: поднимаются решетчатые ставни гаремов, рано вставшие благочестивые мусульмане усаживаются, скрестив ноги, на галереях и поглаживают свои бороды… Вечером старый ходжа по-отцовски дожидался своего преемника, пока тот спустится с минарета, и они вместе вступали под молитвенно замолкшие своды. Обходили повлажневшие мраморные колонны, поднимались на возвышение, и старик, заткнув большой палец за свой зеленый пояс, улыбался, показывая преемнику храм и посвящая в его темную историю.