Читать «Россия в XVIII столетии: общество и память. Исследования по социальной истории и исторической памяти» онлайн - страница 185

В 1846 г. император Николай I писал наместнику Царства Польского генералу И. Ф. Паскевичу: «Ежели хотят австрийцы поменяться и отдать мне Галицию взамен всей Польши по Бзуру и Вислу, отдам и возьму Галицию сейчас, ибо наш старый край». Ф. А. Кудринский, автор статьи «Разделы Польши» в сборнике «Императрица Екатерина II», вышедшем в Вильне в 1904 г., т. е. также приуроченном к открытию там памятника императрице, писал: «После второго раздела Польши Екатерина велела отчеканить медаль с изображением карты отнятых областей и с надписью кругом ея “Отторженное возвратах”. Эта надпись была верная в том смысле, что отнятые провинции навсегда отнимались от Польши и составили органически неразрывное единство с своей старой исторической митрополией – Россией, которой прежде и принадлежали. Но эта надпись грешила в том смысле, что по второму разделу далеко еще не все русские области возвращались к России. Как известно, Галицкая, Червонная и Угорская Русь навсегда остались за рубежом России».Заветная мечта русских государей осуществилась осенью 1914 г., когда русские войска заняли Галицию и Буковину. Основной лейтмотив, произнесенных по этому случаю речей, сводился к тому, что Николай II завершил наконец дело своих предков.

4

Приведенные документальные свидетельства, как представляется, говорят о том, что Екатерина II была в определенной мере обескуражена результатами своей политики в отношении Польши. Как показано выше, в период между смертью Петра Великого и ее воцарением Речь Посполитая не была среди приоритетов российской внешней политики и стала таковой лишь в 1763 г., причем, на первый взгляд, удивляет энергия, с какой новая императрица взялась за польские дела и то внимание, которое она им уделяла.

Конечно, определенную роль в этом могло сыграть ее близкое общение в предшествующие годы со Станиславом Понятовским, который считал, что интересы клана Чарторыйских, к коему он принадлежал, совпадали с интересами России и «мог привлечь к своим родственникам внимание и Екатерины». Однако вряд ли это имело решающее значение. Скорее можно предположить, что, придя к власти, Екатерина первое время пыталась выработать собственную внешнеполитическую доктрину и искала случай, который позволил бы ей проявить себя активным игроком на международной арене, что одновременно и внутри страны способствовало бы укреплению ее авторитета как сильного политика. Смерть Августа III оказалась тут как нельзя кстати. Традиция «делать» польского короля с помощью русского оружия к этому времени уже вполне сложилась, но поддержать претензии на трон очередного саксонского курфюрста, как поступали ее предшественники и как было обещано Августу III императрицей Елизаветой Петровной, было бы слишком просто.Немаловажным было, по-видимому, и то, что к моменту воцарения Екатерины возросло значение Польши как своего рода подушки безопасности между Россией и Западной Европой, прежде всего, Пруссией, которая с начала 1740-х гг. играла все большую роль в европейской политике. С учетом этого на польский трон следовало посадить не просто лояльного России человека, но такого, который бы полностью от нее зависел. Речь же Георгия Конисского на коронации, по-видимому, навела Екатерину на мысль, что польские дела можно использовать еще и для укрепления своего образа защитницы православия, что также должно было усилить ее авторитет в глазах подданных и что было совсем не лишним в условиях подготовки реформы по секуляризации церковных имений. При этом, если при российском дворе в это время и возникали какие-то планы по отторжению части польских земель, то в целом и Екатерина, и ее ближайшие советники исходили из необходимости сохранения польской государственности, а сама императрица в силу своих убеждений поначалу вряд ли этим планам симпатизировала. И скорее всего именно поэтому план Чернышева 1763 г. не был воплощен в жизнь.